Дейв не удивился, увидев на скамейке хилого старичонку с козлиным профилем и узнав в нем своего бывшего начальника.
Он сел рядом, и старик заворчал от неудовольствия.
— А вот и вы, Брак! — сказал Дейв.
Старик мрачно глянул на него и прошепелявил:
— Я ваш не жнаю.
— Зато я хорошо вас знаю… У нас все те же верблюжьи ноги? — усмехнулся лавочник, вспомнив, что мистер Брак всегда страдал от мозолей и торчащих косточек.
— Я… вам жапрещяю… — заикаясь, проблеял мистер Брак.
— Вы не можете мне ничего запрещать, вернее, больше не можете мне ничего запрещать, старая каналья; я — Дэвид Глесс, помните меня?
— Нет… оштавьте меня! — фальцетом пропищал старик.
Но Дейв видел, что его узнали.
— Пора свести старые счеты, — сказал он и охватил рукой цыплячью шею своего бывшего начальника.
— На по… — прохрипел мистер Брак.
Но Дейв не закончил жеста. Его взгляд упал на ступни жертвы и на обувь, в которой были проделаны многочисленные вырезы для прохода огромных мозолей.
— Вот тебе! — сказал он, ударив пяткой по правой ноге мистера Брака.
Тот икнул и сжался на скамейке, словно под ударом пресса.
— И еще! — продолжил Дейв, с той же силой нанеся удар по левой ноге старика.
На этот раз мистер Брак закричал, но это был скорее писк, едва ли более громкий, чем щебет ласточки; струйка слюны стекла на его жилет.
— Я слыхал, что люди умирают, если им внезапно наступить на мозоль, — сказал себе Дейв Глесс, вставая со скамьи.
Ибо мистер Энтони Брак, который тридцать лет назад разрушил его мечты о будущем, был мертв.
Однажды вечером Дейв на оселке затачивал нож, которым пользовался для резки итальянской мортаделлы. Шкура этой толстой колбасы была так крепка и груба, что ее надо было, перед тем как нарезать на куски, сначала проткнуть острием; поэтому и требовался нож с очень острым концом.
Когда он заканчивал заточку, ставни затрещали от сильнейшего удара и донесся издевательский голос:
— Старая сосиска! Сосиска на ножках!
— Славный Хэнк, ты пришел в удобное время! — улыбнулся лавочник.
Хэнк Хоппер проводил вечера в «Седаре», кабаре, в задней комнате которого стояли механические игры и игральные машины. Он возвращался домой вдоль строительных площадок, которые пересекал канал, куда стекали сточные воды квартала.
Дейв слышал, как он приближается, насвистывая глупую мелодию модного блюза.
— Прекрасная песня, Хэнк, — сказал он, внезапно возникая перед ним.
— Ого! — икнул юный мерзавец. — Сэр…
На этом уважительном и вежливом слове и закончилось его бренное существование, поскольку колбасный нож насквозь проткнул ему сердце.
Полиция и газеты отнесли покойника из «Седара» на счет таинственного убийцы, поскольку преступление ничем не отличалось от тех, что совершало чудовище, — удар остро заточенным ножом с длинным лезвием в самое сердце и случайная жертва, у которой ночной убийца не брал ничего. Но стражей порядка удивило, что в ту ночь в сотне ярдов от первого преступления убийца прикончил старую пьянчужку, в мешке которой среди тряпья и объедок лежала пачка банкнот, так и не тронутых преступником.
Ведь убийца всегда ограничивался лишь одной жертвой в ночь и никогда не отступал от своей кровавой нормы.
Когда Дэвид Глесс прочел в газете, что труп Хэнка Хоппера был извлечен из канала сточных вод, он удивился, поскольку оставил его на краю дороги, тянущейся вдоль стройки.
Весна перестала улыбаться; ветер подул с северо-запада; полил плотный и ледяной дождь, и Дейв зажег лампу в задней комнате лавочки. Комната была тесной и уютной, особенно когда горела лампа с розовым абажуром, а пламя очага плодило тени. Устроившись в глубоком мягком кресле, Дейв наслаждался затихающими шумами вечерней улицы.
Шварцвальдская кукушка спряталась в свой домик, объявив о наступлении полночи, когда кто-то робко постучался в ставни.
Дейв вначале решил, что капризничает ветер, но стук повторился с большей настойчивостью. Крадущимися шагами он пересек магазинчик и приложил ухо к двери. Ему показалось, что он слышит прерывистое дыхание, и в то же время затряслась ручка двери.
— Кто там? — спросил Дейв.
Глухой голос ответил:
— Откройте, прошу вас, но не зажигайте свет.
Совершенно очевидно, что в любой другой отрезок своей жизни Дейв Глесс ответил бы на эту просьбу однозначно, послав ночного визитера куда подальше, но сейчас открыл без колебаний.
Темная и хлипкая форма проскользнула внутрь и пробормотала: