Белая чёрточка, резко, оборвала своё восхождение. Прекратилась подача горючего, выгорело, как там по-ихнему… Brennschluss. У нас таких нет. Или засекречены. Основание линии, точка старта, начало уже теряться в алеющей заре. Но ракета шарахнет тут прежде, чем солнце взойдёт для Пирата.
След, смазанный, слегка порванный натрое, завис на небе. Сама ракета, уже как чисто баллистический снаряд, взвилась выше. Теперь уже невидима.
Может надо что-то сделать… дозвониться в штаб в Станморе, пусть засекут её радарами над Проливом—нет: нет времени, правда нет. Меньше пяти минут от Гааги сюда (успеешь лишь дошагать до чайной на углу… чтобы свет солнца согрел планету любви… времени ни на что не осталось.) Выбежать на улицу? Предупредить остальных?
Собирай бананы. Он топает по чёрному компосту в оранжерею. Чувствует как подпёрло срать. Ракета, на высоте в шестьдесят миль сейчас, наверно, достигла пика своей траектории… начинает падение… сейчас….
Каркас пронизан дневным светом, молочные стёкла благодушно лучатся вниз. Откуда тут быть зиме—даже такой—достаточно суровой, чтобы старить это железо с его подвывом ветру или темнить эти фрамуги укрывшие другую пору года продлённую обманом?
Пират взглядывает на свои часы. Не от чего засечь. Поры лица начинает пощипывать. Стирая все мысли—как тренируют командос—он шагнул во влажную теплынь своей бананной, начинает сбор самых спелых и лучших в подставленную полу своего халата. Позволяя себе лишь вести счёт бананов, голоного ступая между их висячих вязок, этих жёлтых канделябров посреди тропического сумрака….
Обратно в зиму. След взлёта исчез бесследно с неба. Кожу Пирата покрыл пот холодный до почти точки замерзания.
Какое-то время тратится, чтоб закурить сигарету. Он не услышит как долетит эта хрень. Скорость её превышает скорость звука. Сначала видишь вспышку. Только потом, если всё ещё жив, докатится рёв приближения.
А если попадёт в точку—ах нет—вся эта жуткая масса сверху, вмажет по черепу в самое темечко...
Нахохлив плечи, Пират несёт свои бананы по винтовой лестнице.
* * * * * * *
Через патио под синим кафелем, в дверь кухни. Процесс идёт на автопилоте: включить американский блендер, что прошлым летом выиграл у Янки в покер, ставки выкладывать на стол и сразу, на севере где-то, теперь уж не вспомнить… Нашинковать бананы крупными. Засыпать кофе в кофейник. Достать банку молока из холодильника. Пюре «наны в молоке». Прелестно. Я исцелю все пьянкой вымученные желудки Англии... Кусочек марга, нет, ещё не завонялся, на сковородку. Начистить ещё бананов, порезать вдоль. Марг шкварчит, эти длинные туда. Электропечка шандарахнет и взорвёт всех нас в один прекрасный день, ох, ха, ха, как пить дать. Начистить бананы целиком для гриля пока разогреется. Где те зефиры...
На кухню прибрёл покачиваясь Тэди Блот, голова укутана одеялом Пирата, поскользнувшись на кожуре банана шлёпается на задницу. «Самоубился»,– бормочет он.
– Немцы это за тебя сделают. Угадай что я видел с крыши.
– Как летела та V-2?
– A4, да.
– Я видел через окно. Минут десять назад. Странно смотрится, нет? С тех пор всё тихо, а ты слышал? Наверно, недолёт. В море, что ли.
– Десять минут?– пытается свериться со своими часами.
– Не меньше.– Блот сидит на полу, продёргивая кожуру в отворот своей пижамы типа бутоньерки.
Пират идёт к телефону и таки звонит в Стенмор. Придётся пройти обычную долгую рутину, но он уже и сам сомневается в увиденной им ракете. Господь её сдёрнул ради него из безвоздушного неба, как стальной банан. «Прентис на связи, у вас там пикнуло что-то из Голландии только что? Ага. Ага. Да, мы видели.» Так вот и пропадает в человеке охота любоваться восходами. Он кладёт трубку. «Потеряли её из виду над береговой линией. Полагают, случай преждевременного Brennschluss».
– Не кисни,– говорит Блот отправляясь вспять к разбитой койке.– Будут ещё и другие.
Старый добряк Блот всегда найдёт, чем утешить. Выжидая секунду-другую, на случай если перезвонят из Стенмора, Пират думал: пронесло, Банановый Завтрак спасён. Но это всего лишь отсрочка. Не так ли. Конечно, и другие будут, и любая может угодить в него. Никто, по обе стороны фронта, не знает сколько их ещё будет. Или просто не смотреть в небо?
Осби Фил стоит на хорах, держит один из самых крупных бананов Пирата таким макаром, чтобы тот торчал из ширинки его полосатой пижамы—другой рукой наяривает по желтушному боку, сыплет к потолку триоли на 4/4 для встречи рассвета нижеследующим:
А ну, оторви-ка свою жопу от пола,
(пожуй банан-чик)
Зубы почисть и вперёд, на войну!
Взмахни на прощанье Родине спящей,
Мечтам пошли воздушный поцелуй,
Скажи Мисс Гренки́д,
У тебя не стои́т,
И не встанет до самой Победы,
у-юй,
Но мир придёт и всё пучком попрёт,
(пожуй банан-чик):
Вино шипучее,
Девульки жгучие—
Тут только и делов осталось совершить—
Пару-другую Немчур победить,
Ну, так сверкни ж пошире,
Улыбкой лучшей в мире,
Сколько можно повторять—
Пора тебе от пола жопу оторвать!
Там есть ещё и второй куплет, но не успел резвящийся Осби Фила перейти, как навалились гурьбой и надавали по шее, отчасти даже и тем самым жёлтым бананищем: Бартли Габич, ДеКаверли Пакс, и Морис («Саксофон») Рид, не считая прочих остальных.
На кухне, зефиры с чёрного рынка плюхают в сироп залитый в верхнюю ёмкость пароварки Пирата, и вскоре начинают там же пузырится по-крупному. Кофе доходит. На деревянной вывеске пивной, оторванной однажды в дерзком налёте средь бела дня, что учинил пьянющий в стельку Бартли Габич, которая всё ещё хранит витиеватую надпись МАШИНИСТ И КОЛЕНВАЛ, Тэди Блот крошит бананы здоровенным равнобедренным ножом, из-под нервного лезвия которого Пират одной рукой отгребает блондинистое крошево в вафельное тесто упругое от свежих куриных яиц, тех самых что Осби Фил выменял на равное количество мячиков для гольфа, которые в эту зиму встретишь даже реже, чем свежие яйца, а другой рукой сбивает фрукты, без лишнего напряга, проволочным венчиком, покуда сам Осби Фил, хмуро и часто прикладываясь к виски Бочка-69 разбавленное с водой в четверть-литровой бутылке из-под молока, присматривает за бананами на сковороде и в гриле. У выхода в синее патио стоят ДеКаверли Пакс и Жокин Стик возле масштабированной модели вершины Юнгфрау из бетона, которую неизвестный энтузиаст моделировал и воссоздавал ещё в середине 20-х, покуда ему не дошло, что она уже не пролезет ни в одну из дверей, и хлещут склоны знаменитой горы красными резиновыми грелками набитыми кубиками льда в целях производства ледяной крошки для бананового фраппе Пирата. Из-за их однодневной щетины и всклоченных волос, и глаз налившихся кровью, и перегара в прерывистом дыхании, ДеКаверли и Жокин вроде пары опустившихся богов, которые—хер поймёшь с какого перепугу—приебались к этому сраному леднику.
По всему мезонину, вчерашние собутыльники выпутываются из одеял (кто-то всё ещё пердит в кошмарном сне, где его сбросили на парашюте), ссут в раковины в ванной, уныло смотрятся в вогнутые зеркальца для бритья, шлёпают воду, без особо ясного плана зачем, на свои головы редеющих волос, впрягаются в постромки портупеи, кремят обувь от дождя, что будет идти днём, рукой чьи мускулы уже в изнеможении, напевают обрывки популярных песен, которые не совсем помнят, вылёживают, думая будто греются, в полосах нового солнца, что пробивается в оконные створки, пытаются говорить о службе, к которой придётся приступать уже меньше, чем через час, служаки и вояки, зевают, колупаются в носу, рыщут по тумбочкам и полкам в поисках опохмелки от всего того, чем отключались накануне.