И вот по всем помещениям расходится, сменяя застойный дым ночи, перебивая алкоголь и пот, хрупкий, райски-банановый аромат Завтрака: роскошный, обволакивающий, чарующий сильнее, чем цвет лучей зимнего солнца, покоряющий не животной остротой и обилием, но изысканной сложностью сплетения своих молекул, передающих магический секрет, благодаря которому—пусть и не часто, но так вот напрямую, Смерть посылается нахуй—живая генетическая цепочка оказывается в состоянии хранить в своих лабиринтах какое-то из людских лиц на десять-двадцать поколений… как раз такая вот увековеченность-в-структуре и позволяет этому утреннему банановому запаху струиться посреди войны, превозмогать, одолевать. Ну почему же не распахнуть все окна и позволить, чтоб этот добрый запах разошёлся по всей Челси? Как амулет от падающих с небес предметов...
Со стуком придвигая стулья, перевёрнутые гильзы от снарядов, скамеечки, оттоманки, банда Пирата окружает побережья громадного трапезного стола, остров южных морей за пару тропиков от промозглых средневековых фантазий Коридона Роспа, заставленного сейчас, по всей своей плоской маковке из тёмно-волнистых линий полированного орехового дерева, банановыми омлетами, банановыми сэндвичами, кастрюльками с варёными бананами, пюре из бананов в форме вставшего на дыбы британского льва, бананы смешанные с яйцами в тесте Французских тостов, выдавленные из кондитерского мешка поверх бананового бланманже в кремовую вязь слов C’est magnifique, maisce n’est pas la guerre (как сказал некий Француз наблюдая самоубийственную Атаку Бригады Лёгкой Кавалерии), которые Пират экспроприировал для персонального девиза… высокие флаконы с тягучим бледным банановым сиропом для смазывания банановых вафлей, гигантский стеклянный кувшин, где кубики нарезанных бананов настаивались ещё с лета с диким мёдом и мускатными орешками, а теперь, этим зимним утром, из него черпаются кружки пенной банановой медовухи… банановые круассаны, банановые пельмени, банановый джем, банановый хлеб и бананы обожжённые на пламени коньяка многолетней выдержки, который Пират прихватил с собой в прошлом году из винного погреба в Пиренеях, где ещё была подпольная рация...
Прозвучавший трезвон телефона враз прорезал шум в комнате, все похмелья, чесание задниц, звяк блюд, обсуждения дел, едкое хмыканье, своим сдвоенным металлическим бзд-бзденьем и Пират знает, что это наверняка ему. Блот, которому ближе всех, снял трубку, вилка с нанизанным bananes glacées элегантно зависла в воздухе. Пират зачерпнул медовухи напоследок, чувствует как скатывается она в его горло, словно само время, время той летней безмятежности, он сейчас проглотил.
– Твой работодатель.
– Это нечестно,– стонет Пират,– я ещё не делал утреннюю зарядку.
Голос, который он слышал всего лишь раз—в прошлом году на брифинге, руки и лицо спрятаны тенью, аноним среди десятка других совещающихся—говорит Пирату об адресованном ему послании, которое дожидается его сейчас в Гринвиче. «Доставлено весьма сюрпризным образом»,– голос повышен и раздражён,– «ни один из моих знакомых так не умничает. Мне всё доставляется почтой. Извольте явиться и получить, Прентис.» Трубка резко брошена, разговор окончен, и теперь Пират знает где упала ракета сегодня утром, и почему не было взрыва. Вот уж действительно, входящая почта. Он уставился сквозь бастионы солнечного света, возвращаясь в трапезную к остальным, что наслаждаются своим банановым изобилием, густое насыщение их изголодалых нёб утратилось в ходе разделявшегося с ними утра. Разобщены на сотню миль, вот так, одним махом. Одиночество, даже в сетях войны, при желании может поймать его за слепую кишку и стиснуть, в точности как сейчас, по-хозяйски.
Пират снова по ту сторону окна, наблюдает завтрак чужаков.
Через мост Воксхол-Бридж его увозит в зелёной обшарпанной Лагонде его денщик, капрал Вэйн. С поднявшимся солнцем, утро кажется ещё холоднее. Облака и впрямь начали собираться. Команда американских сапёров вывернули на дорогу, топают расчищать какие-то руины поблизости, и поют:
Колотун зверюга вредный:
Холодней, чем титьки ведьмы!
Холодней ведра
пингвиньего дерьма!
Холодней, чем шерсти клок
на жопе зимнего медведя-шатуна!
Холодней, чем колотый ледок
Под бутылкой шампанского вина!
* * * * * * *
Нет, они только прикидываются народниками, но меня не провести, они ж из Ясс, отродье Кодреану, фанатики Железной Гвардии… за него убить готовы—у них ведь клятва! и меня убили бы… Трансильванские мадьяры, умеют порчу насылать… шепчут среди ночи… Ну вот тебе и здрасьте-пажалста, хе-хе, снова наплывает на Пирата его Состояние, когда совсем не ждёшь, как обычно—тут позволительно упомянуть факт, отмеченный что в досье Пирата Прентиса как странный дар—ну в общем, проникновение в фантазии посторонних: способность даже, брать бразды правления ими, а в данном случае всё это тут только что намыслил румынский эмигрант-роялист, который вскоре может пригодиться. Контора считает этот его дар крайне полезным: в наше время умственно несдвинутые лидеры и прочие исторические фигуранты нужны как воздух. Куда удобней, чем всякие там банки, притирания, необходимость открывать кровь для избавления от обступающих тревог, иметь кого-то, кто возьмёт на себя их грёзы, что изнуряют их средь бела дня… кто поселится в уютной зелени их тропических схронов, под ветерком овевающим их бунгало, выпьет вместо них что им бы стало лишним, направит прямиком, без отклонений ко входу их присутственных мест, не допустит, чтоб их невинность пострадала больше, чем она и без того уже натерпелась… в ком вместо них воспрянет эрекция от возбуждения непрошеными мыслями, которые по мнению докторов не совсем здравы… кого будет охватывать страх перед тем, что не должно страшить их… и здесь уместно вспомнить слова П. М. С. Блакета: «Война не место, где позволительно поддаваться порывам эмоций». Вот и мурлычь про себя тупой мотивчик, которому тебя обучали, да постарайся хуйни не напороть:
Да—я—тот
Самый, кто бредёт
сквозь их фан-тази-и!
Переживаю вместо них—
Даже когда на девушку я вла-зи-ю—
Приходится мне думать за других,
Я знаю наперёд
кому придёт черёд…
[И тут вступают тубы, баритоны и тромбоны в единой октаве]
И мне по барабану, что опааааасно это, ты чётко знай одно:
Опасность – крыша, с которой гробанулся я давным-давно—
А когда придёт мне каюк,
ты не слишком печалься, друг,
А помочись на мой надгробный камень,
Тем пивом, что ты задолжал мне,
И—вперёд!
Тут он и впрямь пускается выплясывать туда-сюда, высоко вскидывая колени, покручивая тросточку с набалдашником из головы, носа и шляпы-котелка В. С. Филдза, ну чисто тебе доктор магии, покуда оркестр играет второй припев. И это всё сопровождается фантасмагорией, в кинематографическом смысле, льющейся на экран поверх голов зрителей на тонких перепонках аккуратного поперечного сечения цветка Виктории, что смахивает на профиль шахматного коня, фривольный в определённой мере однако без вульгарности—а вот пошли скакать вперёд-назад, чик-трахк, кадры столь мгновенно меняющие ближний / дальний планы и в такие непредсказуемые масштабы, что временами у тебя ум за разум спотыкает, как говорится. Мелькают сцены из Пиратовой карьеры в качестве подставного фантазёра, пролистываясь вспять к тем временам, когда повсюду он носил в себе знак Юной Бесшабашности переходящий в явно избыточную хромосому Симптома Дауна, точняк по темечку. С какого-то момента он начал уже понимать, что некоторые эпизоды в его снах принадлежат не ему. Не потому что к этому, уже наяву, подводил скрупулёзный анализ увиденного, нет, он просто знал. И пришёл день, когда ему встретился, в самый первый раз, истинный хозяин сна, который он, Пират, видел: это случилось возле фонтанчика питьевой воды в парке, у очень длинной шеренги скамеек, где чувствовалось присутствие моря сразу же за ухоженным рядком невысоких кипарисов, мелко дробленый серый камень дорожек казался таким мягким, что хоть вздремни на нём, как на вислых полях шляпы федоры, тут-то и подошёл этот расхристанный заслюненный ханыга, на которого и глянуть жутко, тормознулся рядом и начал глазеть на двух Девочек Гидов пытавшихся отрегулировать напор воды фонтанчика. Они перегнулись, без умысла, милые нахалюшки, показывая белую полоску края полотняных штанишек, складочки младенчески пухленьких ягодиц шарахают по Генитальному Мозгу, уж как ни сбивай резкость. Бродяга захихикал выставляя палец и, оглянувшись на Пирата, проговорил нечто из ряду вон: «Гля! Девульки водичкой заигралися… а ночью у тебя забулькает, а?» При этом он уставился на одного лишь Пирата, навпрямки... В общем, Пирату уже снилась эта реплика, слово в слово, в позапрошлое утро, перед тем как проснулся, она стояла в списке призов Конкурса ставшего опасным и многолюдным из-за толпы нахлынувшей из схождения улиц нарисованных углём… тут он не совсем запомнил… но теперь, перепугавшись до смерти, он ответил: «Убирайся, или я позову полицию.»