Он начинал с брошюрок о китайских писателях: «Лауреат Международной Сталинской премии мира Го-мо-жо» (1952), «Великий китайский писатель Лу Синь» (1953). Они выходили 150-тысячным тиражом и, как я догадываюсь, оседали на сельских прилавках и пылились на библиотечных стеллажах. Но потом Николай Трофимович стал входить во вкус: «Дипломатические записи» (1972), «Меткость слова: Афористика как жанр словесного искусства» (1975), «Литературные записи» (1980), «Морские записи» (1984), «Мысль и образ. Литературно-критические статьи» (1985). Вполне достаточно, чтобы стать членом Союза писателей. Разумеется, он им стал.
А после того, как в 1970 году возглавил журнал «Иностранная литература», через год стал и секретарём Союза писателей СССР. А членом-корреспондентом Академии наук СССР Николай Фёдорович стал ещё в 1958 году за свои книжки о китайских писателях, которые посчитали вкладом в науку.
Причём не только у нас в стране. Николай Тимофеевич, когда был послом в Японии, получил там степень почётного члена Института китаеведения в Токио, а 1975 году стал почётным академиком флорентийской академии искусств.
Почему-то вспоминается Юз Алешковский: «Товарищ Сталин, вы большой учёный…» Тем более что Сталина Федоренко видел. Был его синхронным переводчиком во время переговоров с Мао Цзедуном.
Большой учёный и большой писатель Николай Тимофеевич скончался 2 октября 2000 года (родился 9 ноября 1912 года).
Эти книги мне, школьнику, предлагали в нашей дворовой библиотеке, куда я записался, как только выучился читать. «Поджигатели» я прочитал быстро. «Понравилось?» – «Понравилось» – «Ну, возьми «Заговорщики».
Я брал. «Заговорщики» мне нравились меньше. По правде сказать, я забыл, о чём они. Кажется, действие там происходит то ли во время войны, то ли после. А вот «Поджигателей» запомнил. Время предвоенное. Любопытно было читать, как троцкисты с немецкими фашистами снюхались. И как американцы с немцами. Как все нас ненавидели, кроме немецких коммунистов.
Уже потом, через много лет я узнал, что Николай Николаевич Шпанов, родившийся 22 июня 1896 года, написал не только этих толстенных «Поджигателей» и «Заговорщиков», что он после того, как написал массу брошюр и книг об авиации, где служил, перешёл на художественную литературу и почти сразу прославился: написал роман «Первый удар» (1939), рассказывающий о том, как поразит наша авиация врага на его территории в случае, если он на нас нападёт. Популярным был и фильм «Глубокий рейд», созданный на основе этого романа. Шпанов написал много, очень много книг. И большинство их после смерти Сталина оказались ненужными. А кому они были бы нужны, если писал Шпанов по колодкам нашего Агитпропа: там и Тито действует по заданию ЦРУ, и Трайчо Костов, Ласло Райк и другие, которых приговаривают к смерти за шпионаж против нас. Сталин наградил Шпанова сталинской премией. И всё оказалось коту под хвост! И тогда Шпанов, которого печатали далеко не так охотно, как при Сталине, стал сочинять цикл про сыщика Нила Кручинина.
Эти книги вроде печатали для детей, говорят, что они занимательны, но я не знаю ни одного человека, кто бы их прочитал.
Как ни старался Шпанов (а работал он по-прежнему очень много), его известность не возродилась. Его забыли настолько, что когда после 2 октября 1961 года – дня его смерти гроб установили в ЦДЛ, на прощание с ним не пришёл никто. Кроме ответственного за ритуальный церемониал работника Литфонда. Он и постоял у гроба.
Василий Макарович Шукшин был невероятно одарённым человеком. Это был безусловно великий актёр, великий кинорежиссёр и талантливейший новеллист.
Единственно, что ему не удавалось, – это большие литературные формы.
Горько, что умер он 2 октября 1974 года 45 лет (родился 25 июля 1929 года) от старой русской болезни, которая и сделала смертельной его язву желудка.
Оставил после себя великолепные рассказы.
3 ОКТЯБРЯ
Когда-то в «Литературную газету» ко мне ходил милейший человек – Виталий Александрович Вдовин. Он серьёзно занимался Есениным, очень любил его поэзию.
Однажды мы заговорили о «Чёрном человеке».
– Как вы понимаете эти строки: «Голова моя машет ушами, как крыльями птица. Ей на шее ноги маячить больше невмочь»? – спросил меня Вдовин.
– Никак не понимаю, – ответил я. – При всей причудливости имажинизма, при всей причудливости имажинистских образов Есенина, «шея ноги» – полная бессмыслица.
– И я так считаю, – сказал Виталий Александрович. – Я смотрел рукопись. И, кажется, разгадал загадку.