— Вот и вся недолга, — довольный, произнес он. — Простите, как вас зовут?
— Римма Васильевна. Спасибо вам.
Дмитрий пожал плечами. Ему хотелось спросить, откуда она и кто ее муж, но женщина уже стучала по коридору острыми, как очиненные карандашики, каблучками.
Дежурство было спокойным. Все дела сделаны. Он хотел написать письмо жене, но отвлекала докучливая суета санитарки и телефонные звонки. Через низкие подоконники перепархивала легкая прохлада ночи. Вспоминалось безбедное житье в Москве, интеллигентные, словоохотливые клиенты, которым он ставил коронки, клубника на даче в Новом Иерусалиме.
А ведь трудно они с Юлей начинали. Когда их фотографировали в загсе, фотограф спросил у них адрес. А они с Юлей только переглянулись: квартиры не было, одна любовь была. А потом — ничего, к любви много приложилось.
Эх, досада! К приемному покою подошла машина, и развеялся мираж, и растаяло в прошлом московское житье-бытье, и, оказывается, сидит он, помощник дежурного врача, а проще говоря — стажер, сидит за столом, а перед ним ненаписанное письмо к Юле.
Зарубин встал. Два милиционера сопровождали человека с большой ссадиной на лице. Сзади мялись в дверях почти неузнаваемый без очков Карпухин и Глушко в помятой рубахе.
— Доктор, окажите помощь, — попросил сержант.
Зарубин почувствовал, что краснеет. Он подошел к Глушко и ехидно спросил:
— Ваша работа?
Сержант вынул листок бумаги и неопределенно заметил:
— Поработали…
Дмитрий был уверен, что с этими легкомысленными людьми когда-нибудь что-то случится. Легкомыслие — это ниточка, на которую нанизано тридцать три несчастья. Теперь надо выручать. К сожалению, даже такое море, как человеческая сердобольность, не может выплеснуться из крутых берегов закона (эту мысль надо запомнить!).
— Товарищ сержант, я их хорошо знаю, — обратился он к милиционеру. Заступничество было робким, он это сам почувствовал.
— Мы хорошие! — насмешливо прохныкал Карпухин.
Шумно вошла Ираида Петровна, грузная, но очень подвижная женщина. Белая косынка повязана тюрбаном.
— Пьянь привезли? — поинтересовалась она. — Люди добрые, что ж это, а? Что ж это такое, а? До каких это пор сорняки-то будем корчевать, дурную-то траву? — Она помогла сестре стянуть с парня рубаху. Грубоватый ее голос не умолкал. Руки то восклицали в воздухе, то становились осторожными и сосредоточенными на теле парня. — Так небось больно? Ага, вот-вот, я и говорю. А так небось совсем уж невмоготу? Я все знаю, понимаете ли, обо всем догадываюсь, не вчера родилась. Дыши в сторону, — приказала она. — У меня от спиртных испарений приливы к голове. Вчера в автобусе, понимаете ли, пьяный ехал. Водкой так и разит. Я говорю ему: «Отвернулись бы!» А он отвечает: «Что ты на меня пивом дышишь?» А? Каков мальчик? Я-то пивом дышу!
Сержант карандашиком постукивал по столу — ждал своей очереди. Карпухин из-за плеча Ираиды Петровны смотрел на парня. Глушко поглядывал в окно.
— Твой диагноз! — спросила Москалева Карпухина.
Виталий боязливо пощупал грудную клетку своего недавнего противника и, поймав взгляд Сашки, неуверенно сказал:
— Что-то хрустит…
— Что-то хрустит! — саркастически подхватила Ираида Петровна. — Нет, вы встречали когда-нибудь такой диагноз: «Что-то хрустит», — обратилась она к Зарубину. — Один фельдшер направил ко мне мальчика с диагнозом «Ушиб зобом курицы». А мальчика, понимаете ли, клюнул петух. Так то фельдшер был, а ты врач! Парень, скажи, кем ты был до стажировки? Ну-ка скажи, кем ты был до стажировки-то?
— Невропатологом, — виновато признался Карпухин.
— Перелом ребер, — не глядя определил Глушко: он догадывался, на что способны его кулаки.
— Совершенно верно, — чуть торжественно подхватила Москалева, — Весьма даже типичный, понимаете ли, перелом!
В комнату вошел кочегар. Лицо его было еще более измазанным, а в глазах не утомлялась живая хитрость веселого человека.
— Ну? — обратился он к Зарубину.
Тот подошел к Москалевой и объяснил ей, что сгорела фаза циркуляционного мотора и что он послал от греха за Куликовым, учитывая недавнее ограбление прачечной.
— Материальная ответственность… — многозначительно напомнил он.
Кочегар бросил окурок в плевательницу и неторопливо сообщил:
— А ведь и второй мотор сгорел, ожидаючи Куликова.
Ираиду Петровну понесло прямо на Зарубина.
— Распорядился, да? Распорядился?! — выкрикивала она. — Принял решение, понимаете ли, да? Знаешь, как таких-то людей называют? Оперативными бюрократами — во как их называют! — На секунду она присела, и у нее вырвалось: — Ох, труден наш хлебушек, труден!