— Горит ликеро-водочный завод, — коротко объяснил Великанов. Он быстро снял рубашку и надел халат прямо на майку. Ребята привыкли к ночным побудкам, не очень расспрашивали Николая.
— Ночью утомленные народы выезжают на ликер, на воды, — продекламировал Карпухин. Он с трудом нашел свои очки — это было самым главным, когда Виталий одевался.
— Ах, Коля, мы вчера смотрели киноштучку. «Дни любви» называется. — Карпухин потянулся. — Можешь себе представить, когда заснет мужчина после такого фильма!
Дима Зарубин застегнул ремешок часов, заявил убежденно:
— Чепуха. Разве так надо воспитывать молодежь?
— А я лежал и слушал, — продолжал Виталий, — как ворочается Дима Зарубин: музыка! Приятно, когда и женатика разбирает.
Крикнул басом Глушко:
— Одевайтесь, хлопцы!
На его широкой спине разошелся не по росту сшитый халат.
Из-за хирургического корпуса выпирало зарево пожара. Там, у вокзала, небо было светлее. К больнице подходили машины и быстро уходили.
В приемном покое над двумя носилками склонились врачи.
— Лариса Васильевна, будьте готовы развернуть обе операционные на втором этаже, — сказал главный хирург Кустов.
Николай подошел к Золотареву. У того засучены рукава халата, пальцы теребят резиновую трубочку фонендоскопа.
— Ну как?
Андрей пожал плечами.
— Есть смертельные случаи?
— Вроде нет.
Митрофан Яковлевич Кустов распределял обязанности:
— В приемном покое кроме сестер остаются два хирурга и два стажера, — он показал тонким пальцем на Карпухина и Глушко. — Дежурная бригада идет делать свои дела в экстренную операционную. Что там у вас? — повернулся к дежурному. — Аппендициты? Очень хорошо. Еще трое занимаются обработкой пострадавших. Вы поедете с сестрой, — палец главного хирурга пришелся на Золотарева, — туда поедете, на пожар. Вот так. Остальные пока в резерве, будут ждать моих указаний.
Он подергал шеей, как будто ему мешал ворот рубашки, и вышел.
Минут через десять Великанов и Карпухин поднялись наверх. Пока Николай украдкой курил у окна, Карпухин, примеряя фартук, говорил взахлеб:
— Бодрый еще старичок Митрофан Яковлевич. Нравится мне его свента плишка. Как у ксендза — святая плешь, — он засмеялся.
Николай бросил сигарету в ведро.
— А ты где шлялся? — спросил Виталий.
— По душевные грибы, по сердечные ягоды ходил, — отшутился Великанов.
— Остановись, женатик! Как тебе не стыдно, женатик?
«Не надо товарищеского суда, — думал Великанов, направляясь к операционной. — Отпустите мне ночь тихую и бездумную. Возьмите себе утро. Судьба свела нас в областной больнице на целых четыре месяца. Отпустите мне эту ночь!»
Стаж три года. Три года в участковой больнице. Очень много работы и очень малая хирургия. Надо наверстать эти три года за четыре месяца стажировки. Ты новичок. Шуршат в голове добрые толстые учебники. От тазиков резко пахнет нашатырем. Мутнеет горячая вода, и скрипят чистые руки.
Саше Глушко повезло. Он сразу попал в районную больницу и за год научился делать большие операции.
У операционной сестры усталые глаза. Когда-то с мастерством к человеку приходит усталость. Берегись, хирург! За хорошей книгой, за вкусным чаем, за навязчивой мыслью о предстоящем отпуске тебя подстерегает усталость. Неужели он когда-нибудь устанет?
Стерильный халат почти шоколадного цвета. Это от температуры. Санитарка привстает на цыпочки, надо наклонить назад голову, чтобы ей легче было завязать маску.
Карпухин и Глушко внесли больного.
— Открытый перелом бедра, — сказал Глушко. — Петр Степанович просил приготовить металлический стержень.
У пострадавшего бледное лицо. Он едва слышно стонет, когда его перекладывают на стол. На бинтах расплывается кровавое пятно — красное в центре и желтое по краям.
— Коля, — шепчет Виталька Карпухин, — Золотарев смылся домой. Я поеду на пожар.
— Сейчас придет Цыганков, — сказал Глушко, и они ушли с Карпухиным.
У больного очень бледное лицо. Взгляд безучастный, испарина на лбу.
— Какое давление? — спросил Николай.
Сестра хлюпала надувной грушей, тыкала кружочком фонендоскопа в локтевой сгиб. Пожала плечами:
— Не определяется…
Вбежал Петр Степанович. На ходу натягивая маску, крикнул:
— Переливать!
Увидел, как молоденькая сестра забегала около больного — то йоду ей, то салфетку, — и кивнул Николаю:
— Давай секцию!
Секцию? Ножик дрожит, кровь заливает рану. Где она, эта вена? Через кожу казалась в палец толщиной. Где же эта проклятая вена?