Тоня оделась и быстро прошла к себе в комнату. Стучали мамины часы — отсчитывали следующую жизнь. Сережка разметался на кровати. Она опять не удержалась и поцеловала его.
Этого Борис так и не смог попять. Она прибегала к Сережке и часами засиживалась у его кроватки. А когда возвращалась, Борис молчал. Однажды он стоял у окна. Тоня заметила, каким холодным стало его лицо, когда она в отчаянье сказала, что умрет, если не поцелует сегодня у Сережки пяточку.
…Она выключила свет и легла. Через открытое окно ночь приподнимала штору. Ветер тормошил деревья, и они снова засыпали вразброд. Подушка была жаркой. Тоня перевернула ее и почему-то вспомнила, как ночевала в редакции районной газеты. Было страшно, и сквозь сон она чувствовала, как пахнет въевшимся потом спинка дивана.
Кажется, звонит телефон. Нет, это ветер. Сумасшедшая, Николай больше не позвонит. Он ждал ее сегодня у подъезда и сказал, что к нему приезжает жена. «Это хорошо», — весело ответила она. «Как ты можешь?» — упрекнул он. «Жизнь сложна, и упростить ее нам можно только прямотой и откровенностью. В наших отношениях этого не хватает».
Он хороший, Коля Великанов. Но зачем нам прямота и откровенность? Начать все сначала? И опять убедиться, как в хорошем человеке эгоистическое обожание жены берет верх над любовью к неродному сыну. Мужчины не могут смириться со вторыми ролями, которые им отводятся после рождения детей. Поцеловать у сына пяточку — разве это ему понять?
Великанов говорил, что у нее нет ни капельки беззаветности и что она не может быть безрассудной, решиться очертя голову.
Могу, Коля. А ночи у подъезда? А разговоры по телефону? Но мужчины видят беззаветность там, где женщины видят безумие. Я и так была достаточно безрассудна.
«Не могу, Коля», — сказала она ему час назад. И он ушел, подняв воротник плаща. Она слыхала, как за углом он чиркал спичками.
Заворочался и захныкал Сережка. Она вскочила, взяла его сонненького на руки и посадила на горшок. Белокурая головка сына покачивалась. Раевский признался однажды, что не переносит таких вещей. «Нет, я не о Сережке» — поправился он.
На маминых часах пробило два. Утром надо сдавать репортаж. Она положила сына и еще несколько минут стояла у его кровати.
Строгость нравов — пугало огородное
Хозяину от него спокойнее,
а птицы — те ничего, клюют…
Шел дождь, принаряженная публика столпилась в вестибюле. Возмущались метеослужбой, ругали скверное лето. Мужьям приходил в голову запоздалый вопрос: на кой черт их оторвали от преферанса, от газеты, от футбольного матча, который передавали по телевизору? Деликатные жены, не навязывая до поры своего мнения, решали, что все было бы проще, если бы у подъезда их ждала собственная машина.
На некоторое время эти мысли позабавили Карпухина, но скоро ему снова стало скучно. Не так-то легко решалась для Виталия проблема одиночества. Весь земной шар мог бы собраться на чествование Виталия Карпухина (Нобелевская премия!), а виновник торжества умер бы со скуки, если рядом с ним не оказалось близкого человека.
Карпухин злился на Глушко. Несколько дней назад они, прочитав афишу, договорились послушать гитару в Доме культуры железнодорожников. А сегодня Сашка предательски решил дежурить. Виталий увещевал, ругался, обидно высмеивал хирургический фанатизм — ничего не помогло. Золотарева и Великанова дома не оказалось, а с Зарубиным он не пошел бы на концерт, если бы даже выяснилось, что Зарубин — добрый волшебник и покровитель неудачливых холостяков.
Если мы действительно рождены, чтоб сказку сделать былью, с добрых волшебников типа Зарубина надо брать расписку, запрещающую им ханжествовать.
Виталия окликнули. Сначала он подумал, не начинают ли сбываться сны: сзади стояла Галина Ивановна, королева секретарш. Но, поправив очки, он убедился, что сны не сбываются: рядом с ней он узнал ее жениха. А разглядев еще и Валю Филимонову, Карпухин решил, что абсолютная логичность мира не породила бы телепатов и на земле стало бы скучней.