Подошел какой-то пьяный и тронул его за руку:
— Кореш, смеситель — во! Сходим в рыгаловку, и эта… отдам.
— Топай дальше! — отмахнулся Глушко.
— Шары! Замоторим, чтоб она не лягалась, — пьяный покачивался и крутил в руках новенький смеситель.
— Стянул? — повернулся к нему Саша.
— Эт-ты, брат ты мой! — заулыбался тот. — Я матрос, понял? Через Бискай ходил, понял? Бискай есть Бискай!
Не любил Глушко пьяных, не умел с ними говорить. Коротко пригрозил:
— Отведу в милицию!
Пьяный сощурил глаз и поводил пальцем перед Сашкиным лицом:
— Не тот матрос, кто нырнул, а тот, кто нырнул и вынырнул!
— Иди к черту! — выругался Глушко. Разбирала злость. Он посматривал в оба конца улицы, но такси не было.
— Ты кто, кореш? — не отставал пьяный.
— Доктор я, врач! — Сашке надоело. Иногда слово «врач» действует магически: люди в общем-то уважают его профессию.
— Доктор? — Пьяный протянул руку: — Дай пять!
Пришлось вполсилы пожать грязную ладонь. Пьяный замычал, стал разглядывать свою руку.
— Эт-ты, брат ты мой, — проговорил он, отошел в сторону прихрамывая. — Ты не доктор! Доктор — тьфу! Первыми на коробке травят…
Неподалеку возле магазина продавали мебель. Прямо на тротуаре выстроились полированные столы, которые, только чуть притемнив, отражали голубое небо. Горожане приглядывались, приценивались выискивали порчу. Слабонервные охали, окружив диван-кровать неимоверного цвета. Убывала куча стульев. По улицам расползалась изящная мебель.
Дважды Глушко перехватывал такси, и оба раза шоферы отказывались везти линолеум. А грузовых не было. Глушко ругал себя, что надел белую рубашку. Сейчас взвалил бы рулон на плечо и давно отнес к матери Аллы.
— Сынок, давай пособлю! — перед ним стоял возчик. Морщинистое лицо, кнут под мышкой. Тощая лошаденка обнюхивала борт подъехавшей машины.
Саша махнул рукой. Одна лошадиная сила будет.
— Поехали!
Он шел по тротуару и улыбался. Очень важно себя убедить, что всё в порядке. И всегда для этого к твоим услугам собственная память. На дежурстве ему рассказали, как вскоре после войны в областную больницу ночью понадобилось вызвать специалиста. Машины на месте не оказалось. Лошади тоже. Единственным видом транспорта был ослик, запряженный в тележку. Послали ослика. Когда ехали назад, осел заупрямился на одной из узких улиц. Образовалась пробка. Подошедший милиционер стал интересоваться, кто едет и по каким таким надобностям. Говорят, очень развеселился милиционер, когда узнал, в чем дело. Попросил одного шофера подвезти доктора до больницы. А недавно ослика отдали в парк культуры и отдыха. Он возит детишек, а на него ходит смотреть приунывший кучер.
— К мосту поворачивай! — крикнул Глушко на перекрестке.
Что там говорить, местное начальство до сих пор не научилось уважать медицину. Один хороший медик говорил по этому случаю, что медицина — как ночной горшок: очень нужна, когда приспичит, а потом — с глаз долой. Работа у врача трудная и беспокойная. Медика только в уборной не терзают, да и то если дверь на крючке. А вот квартирой обеспечить — с этим у иного начальства туго. Приезжает после института молодой специалист в дыру, а в дыре и квартиры-то ему нет. А потом облздравотдел охает — текучка кадров.
Глушко показал кучеру:
— Давай сюда.
Старик запросил немного. Саша накинул ему сам, за то, что не хапуга. Взвалил рулон на плечо — черт с ней, с рубашкой, — и поднялся на второй этаж.
У Дарьи Петровны седые волосы аккуратно убраны под косынку. Лицо в редких оспинках.
— Здравствуйте, Дарья Петровна!
— Здравствуй, Саша! Заходи. Что это у тебя? — спросила она, когда он вошел и примостил рулон в углу.
— Это вам. Пронюхал вчера, что поступит линолеум, и вот сегодня купил. Хорошо для кухни. Я, значит, брал из расчета…
— Вот что, Саша, ты эти штучки брось! — перебила она. — Прошлый раз картинки притащил. «Эстампики»— говорит. Сказали мне, сколько стоят твои эстампики.
Саша смотрел на нее преданными глазами. Он достаточно хорошо знал эту женщину и был уверен, что даже после линолеума ему не откажут в гостеприимстве. Дарья Петровна добрая.