К помосту, когда Великанова кончила, подошел седой человек. Под аплодисменты гостей он поблагодарил ее на чистейшем русском языке и попросил сыграть что-нибудь из репертуара советской эстрады.
Оглянувшись, она увидела, как Васильев подмигнул Натансону, взволнованно потиравшему руки. Ей пришло в голову сыграть «Осенний вальс». Припомнился пропахший плесенью пустой сельский клуб, серьезный Великанов, сидящий в первом ряду, и уборщица с ключами — они ее уговорили впустить их в зал. А за маленькими грязными окнами беспросветная деревенская осень. Муж, подперев кулаками скулы, слушает ее тоску, несчастный Великанов, которого она все-таки любила неустроенной, злой, переменчивой любовью.
За столик она вернулась уставшая и опустошенная. Чехи подходили к ней, она улыбалась им, что-то отвечала, принимала значки, говорила, чтобы писали просто на почтамт, до востребования. А когда они ушли, Тамара встала — ей пора. Васильев бросил на скатерть деньги и решительно пошел за ней. У двери своей комнаты она подождала его, протянула ему руку. Он попытался войти, но Великанова посмотрела на него отчужденно. Лицо его снова стало насмешливым. Она закрыла дверь на ключ и, вслушиваясь в злые удаляющиеся шаги, бросилась на кровать и заплакала.
За окном шумел дождь.
Глава VI
Затирку штукатурки теркой
вы оплатить должны
пятеркой
арубин проснулся от какого-то шума. Темнота испугала его, и он, вскочив с кровати, почувствовал, что обеими ногами стоит в холодной жиже. Сделал шаг и натолкнулся на кучу битого кирпича. Некоторое время стоял, прислушивался, ничего не понимая. Наконец до него донеслось характерное журчание в туалете — Ниагара благоустроенного общежития. Наверное, сломался шаровой кран, и вода беспрерывно льется в унитаз. Теперь стало понятно: его кровать, когда он спал, вынесли в коридор. Рассеянный свет едва проникал от прикрытых наружных дверей. А в комнате смеялись. Дима нашарил скобу и рванул ее. Глушко стоял на столе, набрасывал раствор на потолок. В одной руке у него был сокол, в другой металлическая лопатка. Карпухин в углу работал теркой. Куртка, берет и даже оправа очков были замазаны глиной.
— Злая шутка, — сказал Зарубин. Он смотрел на свои босые, перепачканные глиной ноги. И брюки выше подворотов в глине. Брюки денег стоят. Почему он не разделся? Опять же угораздило его попасть ногами прямо в раствор, который эти черти подставили к кровати. Хотел рассердиться на чертей, но только растерянно шевелил пальцами ног.
Карпухин размешивал раствор, пританцовывал вокруг ведра.
— Обрати внимание на гуманность нашей идеи. Мы пришли, а ты спишь. Зачем, думаем, будить человека? Взяли и вытащили в коридор кровать вместе с бренный твоим телом.
— Ты был красив во сне, — похвалил Великанов.
— И чертовски тяжел, — признался Глушко.
Круглый стол скрипел под грузным Сашкой. Глушко срезал излишки раствора и намазывал его там, где намет был недостаточно толстым. Великанов возился у плинтуса.
— Невыносимая рабочая атмосфера, правда, Дима? — ехидно спросил Карпухин.
— А что, ребята, будем обрабатывать зарубинский угол? — бас Глушко громыхал в пустой комнате.
— Альков Димы Зарубина? — подхватил Виталий. — К черту!
— Надо! — решил Великанов.
— Злая шутка, — повторил Зарубин. — А между тем я не против ремонта, поймите меня правильно. Но это самоуправство может очернить самую идею, потому что вне плана капитального ремонта корпуса, предполагаемого, судя по всему…
Карпухин даже присел от смеха: новый Тезей с ариадниной нитью в руках бродил по лабиринтам причастных и деепричастных оборотов.
— Ну, помогай же, чего стоишь?
Дима нехотя снял рубаху. Глянув на свои брюки, вздохнул и взял терку.
— Затирку штукатурки теркой вы оплатить должны пятеркой, — предупредил ребят Карпухин.
— Ну уж нет! — не согласился Глушко. — Наиболее квалифицированная работа у меня.
Виталий подумал, через секунду выпалил скороговоркой:
— А за работу с соколом оплата невысокая!
— А ведь неостроумно!
— Как у тебя с женой? — деловито спросил Зарубин Великанова.