И все-таки спасибо ей за ее безрассудство, за глупую, молодую, незрячую смелость. Когда она одумается, он ни в чем ее не обвинит, не упрекнет в легкомыслии и неверности. Пусть все остается так. Кажется, жизнь всерьез взялась обучать его хладнокровию.
Он вздрогнул, услышав за спиной шаги. Обернулся и увидел, как женщина подошла к калитке. В свете фар проходящей машины мелькнула ее тонкая фигура в халате. Ладони прикрывали глаза.
— Андрей Григорьевич!
Он тоже узнал ее. Выпутываясь из веревок и перекладин качелей, выругал себя: не сообразил, что мать Аси заведует этим садом и живет в соседнем доме. Вернее, сообразил, но не придал значения.
Они поздоровались.
— А я увидела из окна… — сказала Иванова.
— Извините, — пробормотал Золотарев, угадывая, что она обо всем знает: кто-то видел и сообщил.
— Андрей Григорьевич, я уже несколько дней хотела к вам зайти…
— Опять печень? — с надеждой спросил он.
Она дотронулась до его руки и пошла к скамейке. Когда они сели, женщина спросила:
— Вы не очень торопитесь?
Он посмотрел на часы.
— Моя дочь меня удивила. Вам этого, должно быть, не понять.
Андрей молчал, готовясь выслушать любые упреки матери.
— Дело даже не в том, что она не зашла к себе домой, — продолжала Иванова. — Наверное, она спешила к поезду… Я знаю, Ася нам обо всем напишет.
— Вас удивило, что она приехала… ко мне? — спросил Золотарев, чувствуя, как трудно ему сдержать данное себе обещание молча выслушать эту женщину.
— Я боюсь вас обидеть, но это так. Ася очень импульсивна, в ней много романтики… Понимаете?
— Нет, — притворился он.
В нем заговорило упрямство. Вопреки его собственному мнению об Асе, ему показалось, что мать хитрит и наговаривает на дочь, надеясь ложной откровенностью остановить их сближение. И странно, что именно сейчас под влиянием слов матери он увидел в Асе качества, о которых раньше не догадывался или просто не думал. Просто не думал, потому что перестал верить в любовь.
— Простите, я не помню, как…
— Елена Алексеевна.
— Елена Алексеевна, вас беспокоит выбор дочери?
— Меня беспокоит каждый шаг дочери. Конечно, в частности и этот шаг… В прошлом году она поступала в институт, прошла по конкурсу, она девочка способная. Мы с мужем получили телеграмму, радовались, понятно, и вдруг она вернулась из Ленинграда, веселая такая, В чем дело? Оказывается, она забрала документы из института, потому что завалили ее подругу, первого математика в школе. Вместе же они поступили в техникум.
Сквозь забор он увидел, как чиркнула спичка на крыльце дома Ивановых. Папа прошел под окнами, обеспокоенно покашлял.
— Лена!
— Я сейчас! — поспешно отозвалась Елена Алексеевна.
В нем хватило рассудительности, подавляя отчаяние, сцепить зубы и молчать. Она еще не сказала ему самого главного, и он ждал. Отчетливо скрипнула дверь. Кашель теперь доносился приглушенно, из сеней. Елена Алексеевна облегченно вздохнула и повернулась к Золотареву.
— Мне почти ничего не удалось добиться в жизни, — продолжала она. — Только дочь родила, одна отрада. Муж у меня добрый и бесхитростный, но он считает, что женщине не обязательно заканчивать институт. И я бросила учиться, хотя, кажется, подавала надежды. Сейчас я смотрю на свою дочь и думаю, что в ее самопожертвовании некого винить, кроме мамы. Я была такой же…
Он не мог удержаться от улыбки. Самопожертвование? Почему-то эта черта ничего не объясняла в характере Аси, хотя девушка безусловно способна на самопожертвование. Уж очень веет от этого слова скорбью, непротивлением и картинной позой. Не слишком ли легкомысленно наделяют люди красивую любовь чертами самопожертвования?
— Но я по праву старшей обязана предупредить…
О да, по праву старшей! По праву старших, прикрывая свою неприязнь к человеку, который плохо начал, люди дают добрые советы, учат осмотрительности, лезут в душу и ничего в ней не видят.
— Вы меня не слушаете? Матери в этих случаях уже трудно отвратить…
— А надо отвратить? — не выдержал Андрей.
Он уперся локтями в колени и сжал виски. Даже в минуты мрачного прозрения он не мог предвидеть в истории с гибелью ребенка таких последствий. «Может быть, повешусь на осине, на прощанье высунув язык», — вспомнил он чьи-то стихи. И опять в нем разлилась сладкая, щемящая жалость к самому себе.
— В молодости я ошиблась, — тихо говорила Елена Алексеевна, — но мне хотелось, чтобы дочь не повторяла моих ошибок. — Она остановилась.
Он едва не подсказал ей: «Вашего самопожертвования», а она продолжала: