Никто не отозвался. Великанов расхаживал по комнате и прихлебывал кофе.
— Скоро мы вас обеспечим тапочками, — воодушевился Куликов. — Так и быть, за хорошую-то службу.
И это не подействовало. Ребята молча одевались. Кто-то погромче включил радио. Куликов потрогал стену, прищурившись, обвел глазами филенку и заторопился к выходу.
— А столик вам еще не нужен? — спросил на всяким случай.
— Многовато на пятерых.
— Ну и милое дело, — успокоился Куликов и вышел.
— Нашел покладистых! — рассердился Глушко.
— А я бы поработал, — признался Карпухин, — это вам не университеты, здесь думать надо!
— Нет в тебе одержимости для настоящего дела, — упрекнул Дима Зарубин.
— Не тянет меня к хирургии, — с горечью признался Виталий. — В душе я остаюсь штукатуром и невропатологом.
— Боюсь, это не делает тебя серьезным, — заметил Дима, пряча свой завтрак.
— Эх ты, цедильник! — огрызнулся Виталий. — Человека делает любовь, а не собрания.
— Влюбился? — спросил Саша.
— Влюбленность — непреходящее состояние истинного мужчины, — артистически воскликнул Виталий. — Исчезли юные забавы, я волочиться стал за бабой, — пропел он.
Глушко покачал головой:
— Весельчак! Гнать тебя надо на этот самый Парнас из медицины.
— Может, тебя устроит такой вариант, — откликнулся Карпухин: — Исчезли юные забавы, я стар, друзья, и слаб зубами.
Саша рассмеялся. Он любил Карпухина и не мог долго выговаривать ему.
Виталий, все еще в трусах и с полотенцем через плечо, спросил, ни к кому не обращаясь:
— Ребята, а вы представляете себе Глушко с женщиной? Я не представляю, — он прошелся по комнате, расправив плечи и поддерживая воображаемый локоток. Потом махнул рукой — не получилось! — В общем, папа мощный, как таран, мама тощая, как тарань.
Дима залился тонким смехом:
— Хотел бы я посмотреть…
Он взял свою пухлую папку и, продолжая смеяться, вышел. На минуту стало тихо.
Николай Великанов, закуривая, холодно сказал:
— В Зарубине, приоткрыв один глаз, дремлет сводник.
Ребята быстро поели и стали собираться в больницу.
— Подождите, — взмолился Карпухин. Одной рукой он вытирал шею полотенцем, другой наливал в стакан кефир.
— Выворачивайся сам! — отмахнулся Глушко, но Великанов придержал его за руку:
— Когда поедем к Андрею?
— Я с Басовым говорил. Обещал подвезти.
— Старики, — воскликнул Карпухин, — нам в наших серьезных делах не хватает изобретательности. В этом отношении нас могут поучить проходимцы.
Глушко неодобрительно хмыкнул. Вернулся Зарубин, взял в тумбочке какую-то книгу. Карпухин приготовился выслушать от старосты длинное назидание насчет того, что опаздывать некрасиво, что это дурной пережиток прошлого, а именно тех систем, которые лишали человека радости свободного труда. Но Дима полистал свою книгу, хотел подождать ребят, но, взглянув на часы, как-то нехотя вышел.
Зарубин изменил весь ход мыслей Виталия. Отчасти потому, что Карпухин вспомнил свой визит к Степановой, а отчасти рассчитывая на сенсацию, он рассказал ребятам, как Щапова вписывает в денежную ведомость фамилии людей, которые якобы работают на строительстве больницы.
Великанов пожал плечами. Ничего не понял Коля Великанов. Карпухину пришлось объяснить, что эти люди — мертвые души («О, Гоголь, ты бессмертен!»): они вообще не работают в больнице, хотя на них заведены личные дела. А зарплату за них получала Щапова. А у инспектора по кадрам есть братец — тоже Щапов. А этот братец строит дом для дядьки Зарубина. А Дмитрий Иванович — наш обожаемый староста — пожелали работать в областной больнице. Каково?
Тут уж, конечно, ребят заинтересовало. Саша Глушко воспринял это как опыт, полезный для главного врача района. Смеясь он сказал, что тоже причастен к упомянутой компании, поскольку оперировал, кажется, не кого-нибудь, а племянника Щаповой.
— Не бери взяток! — предупредил Карпухин и в ответ получил легкий подзатыльник.
Когда они вышли, в коридоре хлопнула дверь туалетной комнаты. Глушко повернул туда. Зарубин стоял спиной в той части помещения, где уже не было умывальников. Он не обернулся, Глушко посмотрел на его настороженный затылок и вышел.
— Подслушивал, — сказал он Великанову.
На улице Саша спросил у Виталия, что думает предпринимать Степанова. Карпухин ответил: это его совершенно не интересует.
Он сказал правду. Голова держится не на плечах, говорил он о себе, а на способности вовремя разочароваться. А если это не так, то люди давно бы в ответ на вопрос: «Где Карпухин?» — услыхали, что Карпухина придавило подвалившим счастьем. В промежутках между увлечениями Виталий приходил к грустному выводу: в жизни люди не столько катаются, сколько возят саночки.