Великанов подошел к нему.
— Мы еще почитаем твои книжки, — сказал просто.
Виталий сразу обмяк. Сел на кровать, наклонился к туфлям. Пожаловался Николаю:
— Очень даже грустно. Вспоминается «Школьный вальс». Хочется раздавить ногами кусок граненого мела. Хочется наговорить на судьбу доброй уборщице… Я ведь хотел поступать на литфак, но мама заболела, не мог уехать.
Подошел к столу, наклонился к газете.
— Красивая? — спросил.
— Красивая.
— У меня тоже красивая, — мстительно буркнул Карпухин и выбежал из комнаты.
Великанов подошел к своей тумбочке, достал учебник анатомии. В последнее время они с Сашей Глушко много поработали в морге. Хирургия постепенно становилась постижимой наукой. Митрофан Яковлевич Кустов предложил ему небольшую работку, могла бы получиться журнальная статья. Так делают многие: не став хирургами, уже становятся учеными. Великанов отказался.
От стола к двери покачиваясь тянулось дымное облако, растягивалось, медленно развеивалось. В приоткрытом шкафу на плечиках в профиль красовались разноцветные рубахи. Пятно солнечного света расплывалось на свежевыкрашенной створке.
Он примял сигарету, за пеплом скрылась фамилия Тони.
Скрипнула дверь. Осторожно вошел Дима Зарубин. В хорошем светлом костюме, он как-то сразу покруглел, и загоревшая лысина стала ярче проступать сквозь редкие светлые волосы. В руках он держал непомерно пухлую папку.
— Не думал, что застану тебя, — заговорил Дима, суетясь около стола. Со стороны затылка было видно, как за уши, округляясь в улыбке, выпирают щеки. — Мне, можно сказать, никогда не везет. Передо мной, представь себе, захлопываются на перерыв билетные кассы и двери магазинов. Если я захочу купить жене кофточку, то оказываюсь у прилавка первым, кому она не достается. А в нашей районной парикмахерской — это как правило — ломается электромашинка, когда я сажусь в кресло. Даже знаешь что? — Дима, оглядевшись, перешел на доверительный шепот: — Раньше женщины, которые ко мне благоволили и которых я наконец-то приглашал в кино, — так вот, они улыбались и отвечали, что уже вышли замуж.
Зарубин был чем-то возбужден. Он рассеянно походил по комнате, выглянул за дверь, затем осторожно положил папку на стол.
— Мы сейчас… — он щелкнул себя по челюсти. — Кстати, Великанов, ты не знаешь, отчего появился этот жест? — Он повторил движение, и Николай заметил, как нарочито залихватски это у него получается.
Зарубин сам себе ответил:
— Наш Карпухин объясняет это тем, что в незапамятные времена некий пьяный студент-медик нижнечелюстной нерв перевел с латыни как «смазочный». С точки зрения науки…
— В честь чего ты затеял? — перебил его Великанов.
Дима хлопотал по хозяйству. Он присел около своей тумбочки. Там было все аккуратно разложено — в своем достатке любил человек порядок. Он не ответил. Суетливо выложил свои запасы на стол, продолжал заполошно:
— Эта версия ставит перед нами другой вопрос: откуда произошло такое обозначение выпивки — «смазать»?
Дима напоминал человека, впервые употребившего бранное слово, — уличная вульгарность не шла ему. Разложив еду на столе, он окинул взглядом комнату. Передохнул. Поделился с Великановым своими соображениями:
— У нас прилично, правда? Лично меня не пугает общежитие. Как в электричке: входят, выходят, и как будто куда-то несешься.
— У тебя что, день рождения? — опять спросил Николай.
Дима махнул рукой:
— Нет, просто, честно сказать, давно не пил. А как тут пить? Печень, брат… — Он достал две бутылки вина и откупорил обе. — Меня интересует, чего стоит этот знаменитый естественный отбор, если человечество пьет тысячелетия, а природа в смысле укрепления печени ничего не предпринимает? Досадная проблема. И главное — алкоголем в научных институтах по-настоящему не занимаются. Святые объявили тему исчерпанной…
Сидя на кровати, Великанов соображал, какого черта Зарубину понадобилась его компания. У ребят установились с Димой отношения, исключающие всякую близость. Посмеивались, терпели, не принимали всерьез — не очень вредный, но нудный и чужой человек. Пить с ним не хотелось, но обижать лишний раз — тоже. И так обижают.
Дима, разливая вино, без умолку говорил:
— Раньше я любил приезжать в город. В городе, как мне кажется, больше перемен. А сейчас такое время, что именно перемены и умиляют людей. Если ты помнишь, в книгах не такого уж далекого прошлого нам предлагались герои, которых умиляло противоположное — отсутствие перемен…