Карпухин вскочил со стула. Не сказал ли он чего вслух? Ему частенько приходилось тратить энергию, чтобы поменьше говорить вслух.
Это уже прогресс, дорогой мой друг Саша, это уже можно назвать зародышем целеустремленности.
— Я сегодня едва не избил Зарубина, — сообщил он.
— Ну-ка! — заинтересовался Глушко.
Но Виталий только плечами пожал, подчеркивая будничность случая. Втайне ему хотелось нарушить в Сашкином мозгу установившуюся гармонию и порядок. Со временем до Сашки дойдет, что человек сложнее, чем всякое представление о нем, даже его, Сашкино, очень объективное и справедливое. Он такой, Карпухин, он может озадачить!
— Тебе надо взять отпуск, — выпалил Виталий. — Как только приедет… Вы махнете подальше. К моим старикам хочешь?
Саша положил ему на плечо тяжелую руку.
— Это тебя Зарубин перепугал?
Виталий сразу остыл.
— Не знаю, зачем вы привели меня сюда, — сказал он. — Хотите, я прочту стихи? Я их записал в память о моем увлечении парашютом.
Они вышли в коридор и направились к залу. Виталий вполголоса, чтобы не слышали другие, стал декламировать, помогая себе жестами:
— Ну как? — спросил Карпухин, когда они остановились у конференц-зала.
Друзья обидно молчали, как будто это вовсе не поэзия.
Глава IX
Святой нимб, наверное,
чертовски плохой
головной убор
ока Володя Басов возился с машиной, компания уселась под окнами на скамейку — ее несколько дней назад утащили из беседки.
Карпухин изнывал: все уже сделано и приготовлено, и надо просто ждать. Он приплясывал на круглом булыжнике, дрыгал длинной ногой, стараясь сохранить равновесие.
Зарубин говорил. Минуту назад разговор потерял тему, и Дима подкинул в этот дружеский огонек сухую жердочку воспоминаний. Не то чтобы они были очень интересны, а из опасения, что у этих остряков опять появится желание потрусить Щапову.
— А я специализацию по травматологии проходил в Мурманской областной больнице. Видите ли, Мурманск — это…
Глушко охнул и схватился рукой за щеку. У Саши с утра болели зубы, но Зарубин не сразу сообразил, что здесь нет подвоха — эти черти не могут без подвоха.
— По понятным причинам, не вам это объяснять, — продолжал он, — я не ожидал, что мне сразу же доверят делать ампутацию бедра. Представляете — на первом году работы! Со мной помылся заведующий отделением. Я всегда любил шутку, но этот человек так подшутил надо мной… Шутка, граничащая с жестокостью…
— Интересно поучиться, — обмолвился Карпухин. Он толкнул очки на переносье и продекламировал: — Повторил Зарубин, как эхо: «Кроме смеха — мне не до смеха!»
У Карпухина нет никакого самолюбия. Все эти дни Зарубин давал ему понять, что надолго запомнит его выходку в новом жилом квартале. Но этому блаженному все божья роса.
— Я сделал кожный разрез, — спокойно рассказывал Дима, позволив Карпухину освободиться от распиравшей его остроты, — а этот, прямо скажем, удивительный доктор говорит мне: «Постой, постой, а ты ту ли ногу-то режешь?» Не правда ли — жестокий способ обучать врача внимательности? Нога, конечно, была та самая, но я пережил мгновение острейшего страха.
Великанов бурчал какую-то песенку. Потом спросил:
— Всё?
— Всё.
Зарубину никак нельзя осложнять отношения с Великановым. Он хотел миролюбиво подтвердить, что, конечно, это рядовой случай, но в это время капот машины торжественно захлопнулся. Владимир Евгеньевич Басов вытер тылом ладони полные улыбающиеся губы.
— Глушко усадили рядом с шофером, потому что Саша, страдая от зубной боли, не обещал быть интересным собеседником. Трое уселись сзади. Карпухина и Зарубина разделял Великанов.
Басов с блеском крутил на узких больничных дорожках. Он чувствовал на себе экзаменаторские взгляды товарищей и очень старался. Дзинькнула гитара на повороте — на нее навалился Карпухин, — и машина, посигналив дяде Мише, вынеслась за ворота. Глушко охнул на колдобине. Виталий, чтобы как-то отвлечь друга, наклонился к переднему сиденью и сказал: