— Знаете, о чем я сейчас думаю? — спросил он. — У меня в больнице нет невропатолога и рентгенолога. А Агапов встречает меня недавно и предлагает стоматолога. Черт с ним, возьму, что дают.
— И тебя это может сейчас волновать? — удивился Карпухин.
— Конечно!
— У тебя за это время все зубы выпадут, а ты про кадры… И вообще… Смотри, как ветерок продувает, а впереди ждет коньяк. А совсем скоро предстоит… Старик, ты хоть бы рассказал, какая она из себя…
Саша повернулся в его сторону и оказался носом к носу с бессовестной физиономией Витальки. Хотел схватить его за чуб, но Виталий откинулся на спинку.
— Скромность, конечно, хорошее, но уж очень шаблонное качество, — добавил Карпухин, чувствуя себя в безопасности: громоздкому Сашке не развернуться на сиденье.
Басов перестал форсить за рулем. Возникший разговор лишил его привилегии чародея. Мотор работал отлично, машина слушалась. Да еще солнце и ветерок. Все это вместе и составляет для шофера ощущение полноты жизни.
Проносились села, мосты, гасли блестки дальних речек. Карпухин любовался, как разлетались в стороны деревья при их приближении — словно девчата отступали, оглядывая ноги. На красную машину глазели мальчишки. Грибники сторонились, уходили с асфальта со своими ведрами и корзинами. Дорога, тоненькая у горизонта, нанизывала на себя игрушечные домики. Потом иллюзия исчезала, дорога начинала петлять и походила скорее на змею, пришпиленную телевизионной вышкой. И вдруг, Карпухин мог поклясться, что шоссе — это галстук у мира на груди. Послушайте, а сколько у вас этих галстуков, товарищ мир?
Он поделился своей метафорой с товарищами, говорил, жестикулируя руками у Сашкиной спины. Ребята посмеивались, прощая ему болтовню, потому что на каждом из них лежала ответственность убивать дорожную скуку.
— У Мюнхгаузена была гончая, — вспомнил Великанов, протягивая Басову сигарету. — Она бегала так быстро, что истерла свои лапы по самое брюхо и в конце концов вынуждена была служить в качестве таксы-ищейки. А на что сгодишься ты, Виталий, если изотрешь свой гончий язык по самую глотку?
Карпухин воспринял шутливое разглагольствование Николая неожиданно серьезно. С оттенком обреченности он пожаловался, что до сих пор не завел записной книжки…
— …где бы я мог фиксировать мысли, факты, наблюдения и сплетни.
— У тебя слишком горячая голова, — заявил Глушко, — кипит и испаряет непроизводительно.
А Карпухин, высказавшись насчет записной книжки, уже не впервые подумал о том, что отныне его совестью станет чистое, не умеющее упрекнуть сердце Вали. Она как будто ехала с ним в машине, ее глаза то сияли издали, то приближались к самому лицу Виталия, отчего он испуганно отодвигался назад и ерошил волосы.
Машина остановилась. Тормоза скрипнули, этот звук вселил в Зарубина уверенность, что все будет хорошо. Он не очень-то одобрял шоферскую лихость бортхирурга. Басов едва не пришиб курицу, когда они проезжали деревню, и даже, кажется, не заметил. Но тормоза работают хорошо. Дима вышел из машины и с удовольствием потянулся.
— Братцы, дорога перекрыта, — сообщил Басов. В ста метрах они увидели поперек дороги заборчик в три доски с прибитым знаком. — Надо ехать в объезд, — Володя присвистнул.
Объездная дорога, уходящая влево, сверкала нефтяными лужами, из которых торчали крокодильи морды чернозема.
— Дай бог пробиться, — с сомнением сказал Глушко. Он жевал губами, все еще не веря, что избавился от зубной боли.
— Машина-то хорошая, ничего, — напомнил Зарубин. Ему оставалось несколько километров до развилки.
— Если мы застрянем, ты нам поможешь, Саша, — беспечно заверил Виталий, — тебе ведь, кажется, предлагали в совхозе должность гусеничного трактора?
Володя и Николай пошли обследовать дорогу.
— Можем застрять, — заключил Басов, осматривая спокойную и как будто не таящую никаких опасностей лужу.
— Это понятно, — согласился Великанов. — Ты скажи, сможем ли мы отсюда выбраться?
— Попытаюсь краешком проскочить.
Зарубин предложил не рисковать. Пусть Владимир Евгеньевич едет сам, а они обойдут пешком. Но Карпухин даже очки снял, желая посмотреть на него повыразительнее.
Машина начала сползать с насыпи. На последних метрах суши Басов газанул так, что их прижало к спинкам сидений. Левее вконец разбитой колеи шла узкая полоска прерывистой суши. Не очень надежная опора для колеса, но машина пошла хорошо, и Виталий успел даже крикнуть «ура!», прежде чем заглох мотор. А когда наступила тишина, Басов открыл дверцу, посмотрел назад и длинно выругался. Дверцу захлопнул с остервенением и опустил локти на баранку.