Зал насторожился. К манере главного врача говорить резко, не считаясь с авторитетами, давно привыкли. Но был один авторитет, на который Андрей Григорьевич никогда не посягал, — авторитет своей больницы. Архипов уставился на Золотарева непонимающими глазами. Отечные веки и одутловатое его лицо свидетельствовали о прожитых годах и неумеренном употреблении деревенских суррогатов.
— Думаю, я не выдам секрета, если расскажу, как в прошлом году на отчете нас подвела одна цифра — роды на дому. «Отличный отчет, — сказал нам один добрый человек, — вот только эта циферка…» Ни я, ни мой заместитель Игорь Александрович, ни акушер-гинеколог и глазом не моргнули, когда эта цифра стала заметно меньше. Но после отчета я все время ходил под впечатлением этой цифры, как после хорошей критики. И ездил по району потом совсем с другим зрением… Скажите, пожалуйста, Герман Аркадьевич, — обратился Золотарев к Бондареву, — почему вы сегодня не выступили?
— Да, собственно, всё сказали, вот…
— А я думал, вы расскажете, почему колхозницы Юрлова, Чугунова, Васютина из села Языково в своих домах вас не видели, хотя…
— Вы мне не доверяете?! — крикнул Бондарев и стал ширить и карманах пиджака. — У меня документировано…
— Не трудитесь, — остановил его Золотарев, — документы вы нам представили. А после этого наш педиатр Людмила Ивановна случайно обнаружила, что все это очковтирательство. Никаких прививок вы не делали в этих семьях. Я не знаю ничего более отвратительного, чем очковтирательство в медицине…
— А я знаю, — перебил Бондарев, — и все мы знаем… То, что разбирается в судебном порядке, — вот…
Он сел. Тяжело дыша, осмотрелся вокруг затравленно и недоверчиво.
— Безобразие! Председатель, ведите собрание! — крикнула Боярская.
— Внимание, товарищи! — Архипов поднялся. — У вас есть что-нибудь еще? — спросил он Золотарева.
— Да, есть. К сожалению, Герман Аркадьевич, подавший нам фиктивный список, считает себя правым. Сомневаюсь, что скамья подсудимых — исключительная привилегия хирургов. В любом случае мы займемся этим делом и подготовим приказ по району. Что касается меня, то я хочу сказать перед своими товарищами… Мне пришлось многое передумать и пересмотреть после всего случившегося… — Он взглянул на Шуру, свою операционную сестру. Какая она худенькая — ключицы выпирают. В вестибюле душно. Кто-то курил у дверей — тянуло дымом. Андрей потрогал узел галстука и спрятал руку: дрожали пальцы. Больше он не сможет говорить о себе. — Разрешите мне ответить на вопросы, которые здесь были подняты.
В вестибюле закашляли, задвигали стульями. Напряжение прошло. Курильщики поглядывали на дверь, шумели спичечными коробками. Вместе с сознанием, что все трудное позади, к Андрею вернулась уверенность в себе. Он остановился на работе отдельных медицинских учреждений, радуясь возникшей простоте отношений между ним и аудиторией. С удивлением он заметил, что расхаживает около стола. Архипов, не поворачивая головы, провожает его глазами.
— Андрей Григорьевич!
Золотарев не закончил мысль, повернулся от окна. У двери стояла Людмила Ивановна. Краснея от всеобщего внимания, она подошла к Андрею и негромко сказала:
— Поступил ребенок…
У нее удлиненное лицо с темными грустными глазами. Такие лица любит рисовать Илья Глазунов. Андрей усмехнулся, вспомнив, что и в прошлый раз его позвала Людмила Ивановна. Он кивнул Архипову и вышел вслед за ней.
— Вы не были на собрании? — спросил он, когда они шли от амбулатории к корпусу.
— Как раз поступил ребенок… По-моему, у него что-то в животе. Похоже на…
— Людмила Ивановна, кажется, вы мечтали о хирургии?
— Да, на распределении в институте у нас был сам Агапов. Он обещал мне предоставить место хирурга в какой-нибудь районной больнице. Но когда я приехала, он сказал, что нечего и думать о хирургии, потому что я закончила педиатрический, а педиатров и так не хватает.
— Заманил, значит?
Мимо тихих палат хирургического отделения они прошли в приемную комнату. Андрей увидел ванну, прикрытую чистой простыней, и услышал крик ребенка за ширмой, где стоял топчан. Подошел к ванне и откинул простыню. Он готов был придраться к ерунде и выговорить санитарке. Ему просто надо было выругаться, но ванна стояла белоснежная, не придерешься.