Владимир судорожно сглотнул, понимая, что терять лицо ему сейчас никак нельзя, и сказал бодрым и веселым, как ему казалось, голосом:
— У тебя ведь есть среди личин японские девушки. Покажи нам самую красивую.
Он ожидал вопросов, может, даже спора, но нет. Не успел он моргнуть, как с пола поднялась в полный рост совсем юная японка. Длинные черные волосы спадали чуть ли не до пола, а сама она была такая маленькая и хрупкая, что казалась совсем ребенком. Однако небольшая, но красивая и крепкая грудь виднелась в вороте слишком широкой, не по размеру огромной для такого маленького тела рубашки, закрывшей девушку чуть ли не до щиколоток. Остальная одежда свалилась и лежала грудой на полу.
Владимир, чтобы не смотреть на эту грудь, поднял взгляд выше, на тонкую шейку, и ему показалось: кожа девушки настолько тонкая и прозрачная, что видно, как над выпирающей ключицей пульсирует голубая жилка.
В лицо диву он смотреть тоже избегал. Застыл, боясь лишний раз вздохнуть.
— Кем была эта красотка? — вывел его из ступора привычно-беспечный голос Аркадия.
— Любимой наложницей моего князя, — немедленно ответил див. Голос оказался нежным и звонким, как колокольчик.
— За что же… твой князь казнил ее? — наконец-то справившись с собственными голосовыми связками, проговорил Владимир.
— Он ее не казнил. Ее отравили из зависти. И когда она умирала, господин велел ее поглотить, понимая, что спасти ее нельзя. Он думал, это поможет ему перенести утрату. Он очень любил ее.
— И как? Помогло? — в голосе Аркадия явственно слышались и насмешка, и искренний интерес.
— Нет, — коротко ответил див.
На несколько мгновений повисла тишина. Которую опять нарушил Аркадий.
— А что, Володя, одолжишь мне эту принцессу сегодня на ночь? Охота почувствовать себя сёгуном.
Владимир наконец повернулся к нему. И увидел в глазах товарища огонек страсти. Вот только сложно было понять, была ли это похоть, или та, другая страсть, что временами захватывала Аркадия целиком.
Позже, когда Императорский див уже поглотил отца и стал фамильяром, Аркадий много раз просил разрешения исследовать его. И каждый раз Владимир отказывал товарищу. Но тогда, в тот вечер, он, наверное, впервые жестко ответил Аркадию:
— Нет.
И, повернувшись к диву, добавил:
— Можешь идти.
Он так до сих пор и не знает, что им двигало в тот момент. В первый раз охватившее ощущение истинной власти и силы? Уверенность в своих правах? Или… банальная ревность и чувство собственника?
Но что бы это ни было, без всякой связи Императорский див почувствовал это. И понял о Владимире что-то важное, чего сам подвыпивший юнец еще не понимал.
…И потом, много лет спустя, когда через полгода после смерти жены Владимир рыдал в подушку от бессилия и бессонницы, именно в облике той японки зашел к нему в спальню Императорский див. И Владимир не смог, не нашел в себе сил его прогнать. И это было не начало. Это был конец. Понимал ли он тогда, что обречен?
…Аркадий… как он мог предать? Бросить в самый тяжелый момент жизни?
… А может, друг детства, наоборот, хотел его спасти? Эти мысли последнее время всё чаще приходят в голову, он гонит их, но они всё равно не отпускают, как и тяжелое, щемящее чувство вины. И голос Аркадия всё чаще звучит в ушах:
«Отправь в Пустошь эту тварь, сразу же, как получишь над ним власть, Володя. Пока он еще слушается тебя. Не играй с огнем. Ты справишься и сможешь править без него».
— Я не справился, Аркаш… Не справился… один.
И вот сейчас он стоит в парадном мундире в золоченой зале, а его портреты красуются в кабинетах важных чиновников, но он сам — лишь бледная тень, которая давно уже ничего не решает.
И, конечно же, никого не сможет отправить в Пустошь.
Но разве он сам не может освободиться… по-другому?
Рука касается рукояти проклятого меча. Всего одно движение, один небольшой порез, он же колдун, он это делал сотни раз, еще будучи ребенком. Это совсем не сложно!
И всё будет кончено. Не будет ни вины, ни страха, ни бессонных ночей. Душа? А осталась ли у него душа?
Меч уже на треть выдвинут из ножен, когда он ощущает на своем запястье сжавшие его горячие пальцы.
— Вам так плохо со мной… отец? — шелестит голос у него прямо в голове.
Ни скрипа двери, ни шороха. Ни колдун, ни даже див не способны увидеть, как движется это существо. Бесшумное и внезапное, как сама смерть.