— Разумнее не придумаешь, — согласился Бийен-Сек с чувством выполненного долга. — Знаете, этот квартал вообще весьма подозрительный…
Они допили вино, закусили сыром пор-сали и заговорили о другом.
Но в тот же день дело получило продолжение из-за доноса, который сделала Карпу вдова Прюнье, «чья добросовестность и проницательность выше всяких похвал», гласило примечание инспектора. Некий солдат, вероятно, дезертир, вероятно, сын железнодорожного служащего Дюпена, который, вероятно, убил Тартра, а потому вполне мог оказаться и убийцей Ганса Мюллера, скрывается у Огюстена Шарраса, торговца дровами и углем, известного в округе как анархист, антифашист и хуже того… Вновь допрошенный Ансельм Флотт вздохнул с облегчением, услышав имя своего соседа. По тону Бийен-Сека и Вих-тера он догадался, что эта чудовищная история близится к концу. И обрисовал Огюстена Шарраса как лицемерного дурного гражданина, симпатизирующего красным в Испании, англичанам, короче, способного на все. Память Флотта пробудилась, он поведал о своих наблюдениях и подозрениях. Уверенный, что от этого зависит его спасение, он говорил и говорил, стараясь показать свою редкостную прозорливость. И увидел, как лица следователей помрачнели. Толстый Вихтер в штатском выпятил грудь, как если бы на нем был мундир, и, достав записную книжку, вписал Ансельма Флотта в категорию заложников «А» (особо подозрительных и опасных). Бийен-Сек, чье лицо приобрело еще более сероватый оттенок, чем обычно, сказал с упреком:
— Как же так, Флотт, у вас были подозрения и даже точные сведения, а вы молчали! А мне казалось, вы прекрасно поняли необходимость сотрудничать со следствием! Вы, почтенный коммерсант! Я собирался подписать приказ о вашем освобождении, но теперь это невозможно.
Флотт умоляюще воздел руки. Отчаянные мысли вихрем закружились в голове, и он не смог произнести ни слова.
— Уведите подозреваемого, — выдохнул толстяк Вихтер.
…В тот же вечер агент Ландуа встретил Огюстена Шарраса, который шел с бидоном молока. Улица была пустынна, лишь двое мальчишек играли в мяч.
— Месье Шаррас, — отрывисто произнес Ландуа, — эта ведьма (он указал глазами на лавочку вдовы Прюнье) донесла на вас обоих… Думаю, в советах вы не нуждаетесь.
Кто-то вышел из лавочки. Ландуа скрылся.
Первый удар топора лишь подрубает кору дерева… Шаррас раздумывал только секунду. Потом глубоко вздохнул и подозвал одного из ребят, игравших в мяч:
— Эй, Батист, держи бидон с молоком, везунчик. Это тебе.
Имена Бефа, бывшего инспектора полиции, Дюпена, железнодорожного служащего, Ансельма Флотта, владельца гостиницы, некоторое время спустя появились в списке заложников, расстрелянных после акта саботажа, совершенного неизвестными на товарной станции северной железной дороги, поблизости от базилики Сен-Дени. Если верить слухам, а может, легенде, Беф, Дюпен и Флотт приняли смерть вместе с группой молодых людей, которые в свои последние минуты пели «Марсельезу» и «Интернационал».
XVI
Случайности
Фелисьен Мюрье обнаружил, что «воображаемые законы нечистого лиризма» — «непосредственное восприятие реальности, освобожденное от хлама доктринального осмысления», — уже не помогали ему ориентироваться среди марионеток и марионеточных идей. Он присутствовал на зловещем карнавале, без тени смеха, если только не видеть во всем этом черного юмора, серьезного, как катафалк. Человеческие лица исчезали. Вместо них — искаженные маски, которые изъяснялись новым, только что усвоенным языком. «Мы снова станем выпускать журнал, старина, он будет иметь феноменальный резонанс, оберлейтенант фон Г. мне сказал: нужно принять свершившийся факт и готовить новое Возрождение. Они планируют создать Европейскую академию, созвать большой конгресс писателей…» Мюрье, сдержанный, больше слушал, чем говорил. «Тебя сразу переведут на немецкий, испанский, итальянский, венгерский, чешский, румынский, турецкий, может быть, на русский… Планирование и евгеника применительно к творениям духа… Они очень сильны…»