— С личной жизнью в порядке, Жинетта?
— Да, так оно и есть. Пусть он меня и поколачивает, он все равно очень мил.
— Он отличный парень, — ответил Жюстиньен убежденно. — Достаточно только взглянуть на него. У него есть характер.
— А то! — фыркнула Жинетта.
Прежде чем отправиться в путь, Жюстиньен ненадолго задумался, потому что, с одной стороны, у него было важное дело, а с другой, ему хотелось прогуляться. Он быстро, не запыхавшись, взбежал по железной лестнице, которая вела к трансбордеру, висящему в пустоте над входом в гавань. Если верить плакату у входа, там можно было дышать здоровым, насыщенным озоном воздухом.
Жюстиньен медленно перешел на другой берег, наслаждаясь прозрачным небом, морем, видом порта и города. В одном из дворов форта Сен-Жан, выстроенного на скале и возвышающегося над входом в гавань, прогуливались заключенные. Я свободен, приятели, и все же хотел бы поменяться с вами местами! Глупо, но это так. Жюстиньен бегло оглядел их. Выбрав скамью, он положил на нее мужские-часы-приносящие-силу-и-удачу-и-утопление-в-конце. Лишь тогда начиналось для него подлинное освобождение. Никаких больше нелепых мыслей (разве что временами), лишь настоящая жизнь, а она хороша. И он быстро пошел прочь.
В грязном зале в задней части маленького кафе у вокзала Ноай, в котором обыкновенно собирались спекулянты с ближайшего рынка, Жюстиньен нашел Бубнового Туза, то есть месье Леонара, элегантного негодяя, немногословного, безупречно одетого, в фетровой шляпе такого светлого серого цвета, что она казалась белой, с пальцами, унизанными роскошными перстнями, которые при необходимости служили кастетом. Круглое, как луна, лицо Леонара изображало высшую степень невозмутимости, но взгляд черно-сливовых глаз под напускным добродушием был внимателен и насторожен. Усы тонкой черточкой между широкими ноздрями и выдающимися вперед губами придавали ему индивидуальность. Без этой черной полоски его можно было бы принять за страхового агента; она говорила о его причастности к полиции, торговле женщинами (в лучшие времена), героином мелким оптом, к прибылям от мутных сделок. Со своими мягкими округлыми жестами, лаконичной, отстраненной манерой речи, природной наглостью Бубновый Туз доставал для своих знакомых редкий товар: хороший штоф, кофе «Сантос», прованское масло, сахар, туалетное мыло, даже колбасу из Италии! Он покупал доллары по 120, продавал по 200, без риска и лишних разговоров. У него были связи в Префектуре и даже, поговаривали, в Комиссии перемирия Экс-ан-Прованса. Инспекторы с ним перемигивались. Он договаривался о виде на жительство за полтора куска для серьезных иностранцев: «Понимаете, подделками я не занимаюсь, и если я делаю это для вас, то…» То что? Он оставлял фразу неоконченной и сплевывал между своих новеньких, начищенных до блеска ботинок, таких сияющих, что, казалось, на них навсегда застыл солнечный луч. Жюстиньен вызывал у него интерес. Ты парень сильный, дорогой мой, но чокнутый.
— Перно? — предложил Леонар, подчеркнув тем самым свое превосходство. — Закон не для меня!
Жюстиньен согласился. С Леонаром он больше молчал, чем говорил.
— Как здоровье?
— Цветущее, месье Леонар!
Бубновый Туз произнес:
— Я достал удостоверение личности для вашего друга, Мориса Сильвера. Только это будет стоить две тысячи.
— Почему? Мы так не договаривались.
— Сейчас, милый мой, учитываются многие вещи. Если бы я сразу увидел фото, я бы предупредил вас заранее. Ваш приятель семитского типа. Это не моя и не ваша вина. (Тихий смешок.) И не его. Будьте довольны. Его оставят в покое месяца на три, а то и дольше. Литовец, добрый христианин и все прочее. Цена того стоит.