Однажды вечером Хосе Ортига ужинал в «Бухаресте» вместе с Хильдой. Посетители обменивались приветствиями, Хосе был весел, а Хильда мрачнела. Ей вспомнился запах тюремной баланды, прогорклый вкус старой фасоли, а перед глазами встал прокаленный солнцем дворик, где женщины стирали белье и говорили о допросах, казнях, вероятной гибели товарищей в застенках… Из-за зарешеченного окошка монахиня наблюдала за передвижениями узниц в секторе антифашистов этой валенсийской тюрьмы. Под балкой внизу стены Хильда обнаружила мышиное гнездышко; постепенно зверушки, казалось, стали узнавать ее. Хильда вспомнила об этом внезапно, так как серый человек с резким, невыразительным профилем показался ей похожим на мышь; он сидел за столом вместе с Куртом Зеелигом и Игнасио Руисом Васкесом возле кухонной двери. Хильда кивком головы указала на него своему спутнику, и Хосе Ортига заметил, как изменилось выражение лица молодой женщины.
— Ты знаешь его, Хосе?
— Немного. Это товарищ, австриец или чех. Его зовут Вилли Барт, он бежал вместе с Куртом из лагеря в Ла-Сольте…
— У меня что-то пропал аппетит, Пепе… Его явно зовут не Вилли и не Барт. И он явно не чех и не австриец.
Ноздри и губы Хильды стали еще тоньше. Приход Лорана Жюстиньена не развеял ее тревогу. Она время от времени посматривала на анемичного Вилли Барта, которого могла видеть лишь в профиль, так как он сидел к ней боком. Жюстиньен дружески взял ее руку в свои костистые лапищи. «Что-то не так, Хильдетта? Жизнь не сказка?»
— Нет, Лоран. Но я только что подумала о мышах и палачах.
Так зародилось подозрение. Расследование поначалу ничего не дало, но некоторые совпадения настораживали. Однажды в полдень, когда Игнасио Руис Васкес и Вилли Барт заглянули в еще пустой «Бухарест», Пират подошел к ним, выставив острый нос, с непроницаемым взглядом.
— Извините, мой капитан, — обратился он к Васкесу, — но мне надо сказать пару слов этому господину с вами.
Грек с апломбом повернул свой выпуклый лоб к Вилли Барту и произнес насмешливым тоном:
— Мсье, мое заведение предназначено исключительно для почтенной клиентуры. Таким типам, как вы, у меня не место. Имеющий уши да слышит… Я к вашим услугам, мой капитан.
Вилли Барту нетрудно было сохранять видимость бесстрастия, с виду походившего на слабость, но в действительности за этим крылось столь сильное напряжение нервов, что порой он внезапно пробуждался среди ночи. Если он и побледнел, то едва заметно. Если не улыбнулся, то это не имело значения. Если удивился, то не выказал удивления. Он просто сказал:
— Вы меня совсем не знаете, а оскорбляете.
— Убирайтесь ко всем чертям!
— Я уважаю вашу щепетильность, месье Никодеми, — сказал Васкес, — но здесь, должно быть, недоразумение-Вилли, пойдем в китайский ресторан.
На улице, перед грязным деревянным поваром Васкес изобразил простодушное изумление:
— В чем дело, Вилли?
— Я сам ничего не понимаю, — ответил Вилли, разыгрывая такое же простодушие. — Пират принимает меня за другого.
— За другого? — лукаво переспросил Васкес.
В эту минуту Вилли понял, что никакого недоразумения нет. Но отступать нельзя. В Тулузе или Перпиньяне его бы обнаружили; да и визы придут сюда. И что они могут знать? Во всяком случае, стоит рискнуть.
— Понимаешь, Игнасио, на этого торговца похлебкой мне глубоко наплевать. Но если товарищи будут испытывать малейшее сомнение насчет меня…
— Испытывать малейшее сомнение… — весело повторил Васкес. — Хороший у тебя французский, Вилли. Только если уж возникает сомнение, оно никак не малейшее. В наши дни подозрения тяжки, как баржа, под завязку груженная арахисом.
Вилли заикнулся было о суде чести.
— О, чести, это чересчур, — подытожил Васкес. — Но если ты настаиваешь…
Хильда вспомнила Вилли, она видела его в валенсийской тюрьме, где он иногда присутствовал на допросах. Итальянские добровольцы утверждали, что встречали его в тюрьме для бойцов интербригад, где ждали казни без суда и следствия; но они отказались давать формальные показания и ограничились заявлением, что как-нибудь сами сведут с ним счеты — не личные. «Мы сможем делать что-то серьезное лишь тогда, — добавили они, — когда интеллигентам запретят создавать комиссии и вырабатывать резолюции…» Но даже так их свидетельство показалось весомым, однако больше ничего обнаружить не удалось и распутать клубок оказалось непросто. Курт Зеелиг задействовал весь свой аналитический ум и скрупулезными рассуждениями довел товарищей до белого каления: «Есть возможное, допустимое, вероятное, доказанное, минимально доказанное, предположительное. Мы не судьи, а следовательно, я не приму никаких фальшивых доводов, даже убедительных на первый взгляд…» То, что Вилли Барта на самом деле зовут по-другому, совершенно естественно. Того, что он работал в тюрьмах, организованных его партией, недостаточно для обвинения, пока никто не уличил его в участии в пытках или фабрикации ложных показаний. После его исключения из партии все это в прошлом, он не заслуживает ни особого доверия, ни остракизма: «Есть тысячи таких, как он, которые из преданности партии брались за грязные дела и которых однажды из нее исключат; что принимать в расчет, грязные дела или преданность?» Мы должны все, как тонущие, держаться за одну спасительную веревку, и это не значит, что обязательно надо испытывать друг к другу теплые чувства.