Грузовичок поехал в сторону Сириуса, покачиваясь на ухабах. Холодная голубая звезда мерцала впереди. Прошедший мимо отряд словно заразил всех гневом, и это придавало сил. «Можно, я спою?» — внезапно спросила Хильда у семейства Пьешо. «Давайте, бабушку ничем не разбудишь». Хильда сначала вполголоса, а затем все громче затянула одну из тех боевых песен, которые молодые немецкие рабочие чеканят хором под красными знаменами. Никто не подхватил, ее голос сорвался, слезы выступили на глазах. И тогда без перехода она запела медленный, надрывный и исполненный мощи похоронный марш революционеров, который, развернув свои черные крылья над российскими тюрьмами, реял над множеством кладбищ Европы и Азии… Ортига и Зильбер стали подпевать, и три голоса слились в торжественной жалобе. Грузовичок мотало по проселку из стороны в сторону. Мари Пьешо прижалась к мужу. «Точно в церкви поют, Мартен. Странные люди, муженек». Мартен ответил ей на ухо: «Я бы был с ними поосторожнее…»
— Вас это не раздражает? — спросил Ортига у Лорана Жюстиньена.
— Нет, скорее тоску наводит. Иногда это даже приятно. А что еще делать?
Пока длилась песня, дорога и небо казались бесконечными… Старуха спала, издавая монотонные хрипы. Лоран Жюстиньен напряженно смотрел во тьму. Его угловатое лицо точно застыло. И вдруг заговорил сам с собой:
— Кто я такой? Мертвый, живой, безумец? Все вместе? Я хотел бы не быть, хотел бы сражаться, хотел бы никогда больше не видеть того, что видел, хотел бы — чего еще? Когда я вспоминаю, каким я был, меня тянет смеяться и плакать. Я был никем. Мелким негодяем, это даже хуже, чем никем.
Ортига с беспокойством слушал его, не зная, что сказать. И дружески произнес:
— Лоран…
— Помолчи. Я сам с собой говорю. Ты не знаешь, кто я такой. Ты не знаешь, кто ты такой.
Они оба умолкли. Прекратилось и пение. Грузовичок остановился на краю луга, ощетинившегося высокими острыми стеблями травы, и бесприютные беженцы наскоро молча перекусили, так как полуночный холод пробирал до костей. Мартен Пьешо передал по рукам бутыль вина, пили прямо из горла. Вспыхнули красные огоньки папирос. Распределили одеяла. Лоран отошел поодаль и улегся под одиноким деревом прямо на земле, под россыпью звездочек, таких крошечных, что напоминали белую пудру, рассыпанную в безбрежной черноте. В ушах у него звучала мелодия похоронного марша, убаюкивала его, он закрыл глаза и уснул улыбаясь.
Семейство Пьешо предпочло провести ночь в машине, на страже остатков своего имущества. К тому же какая-никакая крыша над головой: спать под открытым небом, точно бродяги, означало бы для этой семьи впасть в немыслимую нищету. Человеку нужна крыша над головой, семье — домашний очаг. Без крыши и очага мы станем дикими животными, а стоит ли жить, чтобы превратиться в зверей? Для них от небесного свода исходила какая-то смутная угроза и заставляла сторониться тех, кому были чужды подобные чувства. Мартен, Мари и их дочь положили под голову свертки с самым ценным имуществом. Мартен, лежа поперек выхода, надолго задумался, прикидывая цену товаров и особенности рынков на юге, и эти расчеты понемногу его успокоили. «Мир будет заключен, это точно, людям же жить надо». Храп старухи, похожий на хрип, убаюкивал. «Она еще крепкая — старая! Мы двужильной крестьянской породы. А войны и нашествия пройдут».
Незадолго до рассвета старуха проснулась от того, что продрогла. Она уселась и без удивления принялась разглядывать фантастический мир, где не осталось ничего привычного. Стоял ужасный холод, но он не страшил, просто был реальностью, нереальностью. За стенами грузовичка не было видно ни зги. Остекленевшие глаза старой женщины вперились в пустоту. Она подняла иссохшие руки, посмотрела на них, точно они были чужие, едва различимые в темной мути. «Луэра…» Луара ее прошлого блеснула где-то в пространстве, вызвала в памяти имя, образ, позабытые тридцать или сорок лет тому назад: «Жюльен…» Жюльен, обнаженный, рассекал водную гладь, старуха издала крик ужаса и восторга, который прозвучал едва слышным вздохом. Подбородок упал ей на грудь, она склонилась и застыла недвижно.
Семен Ардатов спал чутко, и ощущение чьего-то присутствия заставило его открыть глаза. Хильда сидела на траве возле него, завернувшись в шаль, небольшой выпуклый лоб выделялся светлым пятном. Густая трава была темно-зеленоватого цвета морских глубин. Близился рассвет.
— Ардатов, я не хотела вас будить… Ардатов, у меня такое чувство, будто я освободилась. Ничего не надо будет начинать сызнова. Мы больше не вернемся к тому, что кончилось. Как будто прошлое обрушилось одним махом… Мы жили в прошлом, не знаю, выживем ли, мне это почти безразлично, но если мы выживем, то только ради иного будущего. Это продлится долго, долго, будет долгий кошмар, но со старым миром, где нечем было дышать, покончено. Нам предстоит лишь преодолеть океаны хаоса, чтобы начать совсем новую жизнь… Я уверена, что это так, Ардатов.