— Как, вы говорите, он ходил? — полюбопытствовал Мюрье.
— Вот так, смотрите.
Натан взял шляпу в левую руку и попытался придать лицу неподвижность, но упрямый лоб, обрамленный густыми седыми волосами, хмурился, нос сопел, сморщенные веки моргали, рот кривился в нервном тике. Он наклонился вперед с упором на правую ногу и сделал рукой нелепый жест, точно хотел поймать несуществующую бабочку. А затем гротескным гусиным шагом прошел несколько метров по тротуару. Мюрье, засунув руки в карманы и стиснув зубами окурок, следил за ним пристально, хотя это зрелище причиняло боль. Натан развернулся на каблуках и прошествовал обратно, манекен, у которого кончался завод, в жалком сером костюме, поблескивая пенсне, нелепый, как пойманный кулик-ходулочник.
— Самое трудное, — сказал Натан, — это не моргать. У меня получится…
— Бедный мой друг, — пробормотал Мюрье, — я хотел бы набить кому-нибудь морду, хотел бы напиться, броситься в Сену с Эйфелевой башни, тихонько, словно уснуть, черт, черт, черт!
— Я тоже, — произнес Натан, — но я предпочел бы стать убийцей… убийцей-мстителем…
Закрытые кафе на Больших бульварах казались лицами с завязанными глазами. Мимо медленно катилось такси. «Невозможно! Оно, наверное, единственное!»
Они сказали водителю ехать в район унылых каналов между бассейном Ла-Виллет, бойнями и промзоной Пан-тена. Натан увлек за собой Мюрье. Его вдруг переполнила решимость.
— Дружище, — заявил он, — я перестал бояться. Я думаю, меня больше ничто не испугает. Следуйте за мной, я знаю, куда вас веду. Вам понравится.
Мюрье, который больше владел собой, так как его печаль обратилась в какой-то ровный гнев, повторил:
— Понравится, ага.
Они вышли из такси на пустой набережной, голой, без единой травинки. Сгущались зеленоватые сумерки. Канал Урк разрезал надвое эту безрадостную часть города. Безжизненная поверхность воды отражала лишь пустое бесцветное небо. На палубе пришвартованной баржи пили кофе матросы, их обслуживала полная рыжеволосая женщина. Жестяной кофейник мелькал над головами, и более ничего не двигалось среди скованного камнем пейзажа, застывшей воды, неба, недвижного бессилия. Над входом в квадратный дом висела яркая вывеска «Отель», но железные ставни делали слепым прибежище мелких радостей, встреч на час и пьяного сна — все это кончилось. Быстро опустилась ночь. Показались первые звезды, слабенькие, отделенные друг от друга огромными пространствами пустоты. Мюрье и Натан, стоя у теряющейся во мраке стены, раздумывали, стоит ли вступать в этот заурядный мир, из которого вынули душу. Матросы, рыжая женщина, тихое покачивание кофейника — все исчезло.
— Хоть бы воробушек пролетел! — сказал Фелисьен Мюрье.
Неожиданно приглушенно, но яростно, откуда-то из глубин баржи прорвалась музыка. Радио передавало военный марш. «Радио-Штутгарт, наверное…» Но боевой клич тут же поглотила темная вода.