В ажиотаже благородной борьбы со злом, как с нами часто случается, мы забывали предупредить друзей о намеченных мерах по сокращению закупок вин у них и поставили эти страны перед фактом: что хотите, то делайте — советский народ больше спиваться не желает.
Принятые решения, развал перерабатывающей промышленности и винокурения нанесли удар по бюджету государства. Скоро это стали ощущать финансовые органы. В Госплане, Минфине, Минсельхозе пытались чуть притормозить дело, во всяком случае, придерживаться намеченных в решении цифр, но тут в игру постоянно вступал Комитет партийного контроля, который держался твердо. Впрочем, надо сказать, что, сидя плечо к плечу на заседании Политбюро, пожалуй, все яростно выступали за искоренение алкогольного зла, но, когда мне приходилось говорить с некоторыми из них порознь, иначе как чушью принятые решения и темпы сокращения производства спиртного они не называли, да и своих привязанностей, насколько я знал, не меняли. Благо, по нашему пути пошли тогда не все страны. Контрабанда существовала и в то время.
Но для остальных принятое постановление оставалось в силе.
— В утверждении норм трезвости, — говорил М. С. Горбачев в Тюмени, — никакого отклонения не будет. Задачу эту мы намерены решить твердо и неукоснительно.
Запрещать твердо и неукоснительно мы в ту пору умели: опыт был накоплен десятилетиями. Контролировать выполнение постановления было поручено Секретариату ЦК КПСС.
Столь опрометчиво принятое постановление имело серьезные последствия для экономики страны, авторитета руководителей. Народ не понял и не принял скоропалительных мер.
На первом же приеме в ноябре 1985 года число посетивших его гостей резко сократилось, люди с унынием смотрели на закуски, рассчитанные отнюдь не для минеральной воды и соков, а иностранцы, взглянув наметанным глазом на первые плоды перестройки, тепло пожали руки руководителям по случаю национального праздника, пожелали дальнейших успехов на избранном пути и быстро ретировались. Урок был показательный — на все последующие приемы, нарушая свои же решения, руководство всегда выставляло вина, а кое-кому на столы продолжали подавать коньяк.
Что и говорить: сурово, с непониманием отнеслись «к причудам» Горбачева люди. Многие впоследствии считали это постановление единственным осуществленным в программе перестройки. Но это неверно. Оно не было выполнено до конца. В ЦК пошли тысячи писем возмущения, и те же женщины, которые молили повести борьбу с алкоголизмом, сохранить разваливающиеся семьи, уберечь от болезни мужей и детей, теперь просили об увеличении продажи водки, ибо мужчины перешли на одеколон, зубной порошок. В стране развернулась тайная народная война с правительством, силами правопорядка. Прежде всего была взорвана алкогольная монополия государства, которую восстановить так и не удалось. Началось массовое самогоноварение главным образом с использованием сахара. Именно с тех пор проблема алкоголя и сахара оставалась острейшей и наиболее болезненной для населения, сыгравшей роковую роль для партии и Горбачева.
Теперь уже паниковало руководство. На заседаниях Политбюро многие с ненавистью поглядывали на инициаторов постановления, пускали прозрачные стрелы в адрес Горбачева и Соломенцева. Но это были стойкие большевики и еще долгие годы не сворачивали с намеченного пути, вспоминая, сколько людей спасли от гибели. А поначалу действительно стала снижаться преступность, уменьшился травматизм, сократилось число «несунов». Правда, на атомных станциях взрывались котлы, тонули корабли, сталкивались поезда. Но это могло быть и следствием длительного воздержания.
В общем, к тому времени, когда Горбачев появился в Тюмени, вопрос об алкоголе еще только начинал осмысливаться. Женщины, выступая, говорили о мудрости Михаила Сергеевича, который спас народ от вырождения, позволил укрепить семьи. Мужчины сурово молчали, полагая, что для северян такие новации не пройдут, благо завоз спирта на зиму там уже сделан. Не вывозить же его обратно. Они этого не допустят.
Именно такие противоречивые впечатления оставила в те годы поездка к нефтяникам и газовикам.
Впереди был перелет в Целиноград — там проводилось еще одно совещание, которое, как и многие ему подобные, не оставило следа в достижениях деревни. В той речи, с которой М. С. Горбачев полагал выступить, среди прочих ставился вопрос о повышении розничных цен на хлебобулочные изделия. Сам по себе этот вопрос к тому времени, конечно, не просто созрел, но и перезрел. Но я очень боялся, что скоропалительные, детально не обсужденные решения могут привести ко многим непредсказуемым последствиям.
Беспокоило и другое: никто не просчитал, как такая мера скажется на ценах других продуктов. Как говорил мой товарищ из «Правды», «конечно, повышение цен на золото мало беспокоит простых людей, ибо не они покупают драгоценности, но всякий раз, когда цены на золото растут, почему-то изменяются и цены на пучок редиски на рынке». И это была святая правда. Тогда непродуман-ность всех деталей повышения цен на хлебобулочные изделия заставила меня возразить Горбачеву и, насколько можно, аргументировать свое мнение. Горбачев молча выслушал и ничего не сказал, однако вопрос о ценах прозвучал как проблема, к которой предстоит подступиться.
В ту пору я не был сторонником сохранения цен на прежнем уровне. Цены давно не отражали реальное положение дел в экономике. Именно в ту пору, когда имелся кредит доверия, когда существовала довольно большая масса товаров, а рубль обеспечивался более чем на 50 копеек, можно было многое сделать. Но решать следовало взвешенно, в комплексе с ценами на все товары и услуги. Скоропалительными действиями можно было легко расстроить денежно-финансовую систему и только получить новый, еще более мощный виток инфляции.
Тогда, в середине 80-х годов, подступать к этому вопросу в широких масштабах побоялись, упустили время, надеясь на чудо. Вообще вопрос о явлении чуда для нашей страны был почти всегда главным в решении проблем роста благосостояния народа. Чуда мы ждали от революции, от коллективизации, от перестройки, от расширения посевов кукурузы, от мелиорации, от концентрации и специализации производства. И сегодня мы ждем чуда от монетаризации, конверсии, демократизации, фермеризации сельского хозяйства и от многого другого, при этом мало что практически делая для улучшения жизни.
…Вечером на другой день Горбачев возвращался в Москву. Я особенно хорошо запомнил тот день: мне исполнилось тогда 50 лет, и в салоне самолета на большой высоте, когда А. Н. Яковлев и Г. П. Разумовский напомнили Горбачеву о дне рождения, Раиса Максимовна попросила принести бутылку красного вина. Надо сказать, что с самого начала и до последнего времени она была противницей столь искаженного толкования сухого закона и говорила, что это несусветная глупость — запрещать выпить бутылку вина.
И я с ней всегда соглашался, отстаивал эту мысль, где мог, хотя в то время сам не увлекался этим любимым народом делом.
Разлили по бокалам «Мукузани». Горбачев едва пригубил, то ли стеснялся подчиненных, то ли по другим причинам, но он не стал пить. Разговор быстро соскользнул на итоги поездки, впечатления.
И вдруг Р. М. Горбачева сказала:
— Давайте выпьем за наше дело, за верность Михаилу Сергеевичу, клянитесь, что вы будете ему преданы.
Неожиданное предложение о клятве присутствующих несколько шокировало. А. Н. Яковлев отвернулся, поглядывая в иллюминатор, Г. П. Разумовский неожиданно рассмеялся, а я попытался все свести к шутке, еще не веря в серьезность сказанного и искренне не понимая, при чем тут личные клятвы. Мы служим делу, Родине, а не тем или иным личностям или супругам. И путать Отечество и Ваше превосходительство не годилось. В конце концов это не монархическая династия. Но Раиса Максимовна настаивала, вкладывая в это какой-то свой смысл. Горбачев поднял фужер, но она продолжала твердить:
— Нет, нет, вы скажите: «клянемся».
Это начинало переходить уже пределы, тем более что клясться, выходило, нужно было ей. А. Н? Яковлев, незаметно сменив тему разговора, рассказал что-то из опыта других стран. И вопрос как-то неловко был замят.