Приближалось полнолуние. Проснувшись однажды утром, путешественники увидели, что все небо заволокло громадами черных туч; ветер беспрерывно менялся; несколько раз начинал лить дождь, затем он переставал, и тогда снова появлялись робкие лучи солнца. На середине реки не осталось ни одного суденышка, а тем, которые еще не добрались до берега, грозила опасность. Девушки, приходившие к реке за водой, сегодня не задерживались у пристани… Временами по реке скользили зловещие отблески, проникавшие сквозь покров туч, и волны великого Ганга с шумом разбивались о берег.
Пароход продолжал свой путь.
При таких неблагоприятных обстоятельствах хозяйственные дела Комолы пошли хуже.
— Придется нам все приготовить сейчас, мать, — заметил Чокроборти, поглядывая на небо, — чтобы вечером не стряпать. Займись-ка тушеными овощами, а я пока замешу тесто.
Приготовление обеда в этот день заняло много времени. Ветер все крепчал, грозя перейти в ураган. Бурная река покрылась белыми гребешками, за тучами трудно было разобрать, зашло уже солнце или нет. Пароход бросил якорь раньше обычного.
Спустились сумерки, и только изредка через разрывы в тучах показывалась болезненно-бледная улыбка луны. Яростно выл ветер. Наконец, разразился ливень и начался ураган. Комола однажды уже испытала кораблекрушение, и теперь неистовство стихии заставляло ее дрожать от страха. Вечером к ней зашел Ромеш и попробовал успокоить ее.
— Не бойся за пароход, — сказал он, — ты можешь спокойно спать, Комола. Я рядом в соседней каюте и не скоро лягу.
Тут к дверям подошел Чокроборти.
— Не бойся, дорогая, — проговорил он, — отец бурь не посмеет тебя тронуть.
Трудно сказать, как велика власть отца бурь; но на что способна разыгравшаяся стихия, Комоле было слишком хорошо известно. Поэтому, подбежав к двери, она умоляюще сказала:
— Пожалуйста, посидите со мной, немного, дядя.
— Так вам, наверно, уже пора спать, — смущенно ответил Чокроборти.
Но, зайдя в каюту, увидел, что Ромеша там нет.
— Куда же делся Ромеш-бабу? — заметил он с удивлением. — Не ушел же овощи воровать, — это ведь не в его правилах!
— Это вы, дядя? — послышался голос. — Я здесь, в соседней каюте.
Заглянув туда, Чокроборти увидел, что Ромеш при свете лампы читает, полулежа в постели.
— Что же вы оставили жену в одиночестве? Разве не видите, что она боится? — обратился к нему старик. — Все равно книгой бури не испугаешь, лучше отложите ее и идите сюда.
Комола, не помня себя от охватившего ее страшного волнения, схватила Чокроборти за руку и прерывающимся голосом проговорила:
— Нет, нет, дорогой дядя, не надо, не надо!
Из-за рева бури Ромеш не расслышал этих слов, но удивленный Чокроборти быстро обернулся.
Ромеш отложил книгу и, войдя в комнату к Комоле, спросил:
— В чем дело, дядя Чокроборти? Кажется, Комола вас…
— Нет, нет, я позвала его, просто чтобы поболтать немного, — не глядя на него, воскликнула Комола.
Ей никто не противоречил, и, вероятно, она сама не смогла бы объяснить, что заставило ее все время повторять «нет». Этим «нет» она будто говорила: «Не думай, что меня надо успокаивать, нет, я не нуждаюсь в этом; не думай, что мне необходимо чье-нибудь присутствие — вовсе нет!»
Затем Комола обратилась к Чокроборти:
— Уже поздно, дядя, идите спать и посмотрите, как себя чувствует Умеш. Ему, наверно, очень страшно.
— Я вообще никого не боюсь, мать, — вдруг раздался голос.
Оказалось, что Умеш, кое-как закутавшись, сидел у ее двери.
Растроганная Комола выглянула из каюты.
— Боже мой, Умеш, зачем ты мокнешь под дождем? Сейчас же иди с дядей в его каюту, скверный мальчишка.
Вознагражденный за свое внимание таким обращением, «скверный мальчишка» покорно пошел за Чокроборти.
— Хочешь, я буду рассказывать тебе что-нибудь, пока ты не заснешь? — предложил Ромеш девушке.
— Нет, я уже засыпаю, — ответила Комола.
Нельзя сказать, чтобы Ромеш не догадывался о настоящем настроении Комолы, но настаивать не стал и, заметив на ее лице выражение оскорбленной гордости, тихо ушел к себе.
Комола была слишком взволнованна, чтобы спокойно лежать в ожидании сна, но все-таки заставила себя лечь в постель. Буря свирепствовала, волны вздымались все выше. Весь экипаж был на ногах; в машинном отделении то и дело раздавались звонки, это передавали приказания капитана. Под яростным напором ветра судно не могло держаться на одном якоре и стояло под парами. Комола поднялась и вышла на палубу. Дождь ненадолго перестал, но ветер, как раненый зверь, ревел и метался из стороны в сторону. Несмотря на густой покров туч, небо порой освещалось месяцем, являвшим свой искаженный страданием лик. Берега едва виднелись, и река тонула во мгле. Небо и земля, далекое и близкое, видимое и невидимое — все слилось в страшном вихре, и казалось, будто черный буйвол бога Ямы[35], пригнув рога и мотая головой, мчится в слепой ярости, в диком безумии.