Жизнь, исполненная борьбы и лишений, которую вели мои родители, вдохнула в меня пламенное желание помогать им. Моею постоянною заботою было облегчить их бремя в настоящем и устроить их состояние в будущем. Для достижения этого я видел одно только средство: сделаться моряком и искать в чужих странах, а если нужно и на конце света источников, которых не могла мн предоставить Франция. Я слышал о людях, которые, уехав подобным образом, возвращались богатыми или по крайней мере с большими средствами. Почему же мне не суждено подобное счастье? Может быть, эта мысль улыбалась мне тем более от того, что в течение нескольких лет, при чтении известных книг, во мне возникла пламенная страсть к путешествиям и приключениям.
Родители не противились моему намерению, которое я не переставал им выставлять в самом выгодном свете, и решено было, что я отправлюсь в качестве юнги на трехмачтовом корабле в четыреста тонн "Виржини и Габриель", отправлявшемся в Индию под начальством капитана Локоя, одного из друзей моего отца. Превосходный этот человек обещал заботиться обо мне, наставлять меня на избранном мною поприще, и никогда обещание не было сдержано с боле усердною верностью. Капитан Локой сделался лучшими моими другом, и воспоминание о нем никогда не изгладится из моего сердца.
Я сел на корабль вечером 23 декабря 1844 года. Какое число! какая минута! Прощаться с нежно-любимыми родителями, вырваться из их объятий, броситься в них опять, чтоб вырваться снова и убежать, потом через несколько минут остаться одному в темноте на палубе корабля, снимающегося с якоря, чувствовать как он тронулся, удаляется от земли и уносит вас в неведомую даль… Нет, подобные чувства не описывают.
Рассвет укрепил мое сердце. Корабль шел по восьми узлов в час; берег виднелся на горизонте; голубоватою полосою и вскоре исчез совершенно; безграничное море окружало меня; первый раз небесный свод представился мне во всем своем величии: со всех сторон я был погружен в бесконечность. Необъятность этого зрелища возвысила меня самого; я весь проникся серьезным и торжественным восторгом; мне явилась мысль о верховном Существе, Создателе и Властителе вселенной, и неодолимая сила заставила меня взывать к Нему о покровительстве: я молился с жаром. Потом в продолжение всей моей жизни мысль о присутствии Бога, о Его могуществе не покидала меня и не переставала быть моим прибежищем. Невозможно, чтоб моряк, находясь в постоянном соприкосновении с бесконечностью, в соприкосновении и часто в борьбе со страшными силами природы, был лишен религиозного чувства.
Я не замедлил познакомиться с испытаниями морской жизни. Я не говорю об этой болезни, столь же смешной, сколько и мучительной, причиняемой движениями корабля, и редко не нападающей на новичков, — привычка, а также и боязнь служить предметом насмешек для товарищей, заставили меня вскоре превозмочь ее, но вскоре, именно на второй день, мы выдержали бури. Старик океан без сомнения захотел немедленно освоить меня с капризами своего переменчивого характера, чтоб впоследствии избавить от нечаянностей. В несколько минут окутало нас туманное облако; ветер подул с яростью; поднялись чудовищные волны, смывавшие палубу и унесшие у нас три гребных судна, оставив нам одну только шлюпку. Уцепившись за ванты бизани, я с ужасом увидел, как плотник собирался рубить грот-мачту. Мы сменялись поочередно действовать помпами. Гонимый ветром, наклоненный на сторону беспрерывным напором волн, которые, не позволяя ему подняться, корабль наш поворотил назад; мы ежеминутно ожидали разбития об остров и подводные камни, которыми усеян Французский берег; мы считали себя погибшими.
К счастью, шторм быль непродолжителен; мы снова могли поставить парус и направились к экватору, благоприятствуемые погодой. Через сто четыре дня, по выходе из Бордо, мы прибыли на остров Бурбон (теперь о. Соединения). Оттуда мы сделали две последовательные путины в Индию и посетили Пондишери и главные порты Коромандельского берега, после чего возвратились во Францию. Так как мы заходили на о. св. Елены, мне захотелось прибрести какое-нибудь воспоминание с могилы Наполеона — кусок камня и ветку знаменитой ивы. Я знал, что эти обломки будут драгоценным сокровищем для моего деда, доброго старика, делавшего все кампании при республике и империи, который в моем детстве так часто увлекал меня своими драматическими рассказами, и у которого, не смотря на время и изменившийся порядок вещей, душа была полна воспоминаниями о великом прошедшем.