Я это делал серьезно и внимательно, вполне проникнутый важностью моего занятия. Это покажется смешным, однако ж это было так. Может быть это поймут, когда я напомню, что у нас было всего пять фаянсовых тарелок, из которых одна была треснута.
На ней обыкновенно ел тот, кто бывал поваром. Потеря одной из тарелок была бы для нас всех, и особенно для того, кто бы разбил ее, ужасным лишением. Я думаю, ни с одним драгоценным севрским или саксонским сервизом не обращались так бережно. Я чувствую удовольствие и почти гордость при воспоминании, что четыре человека поочередно мыли посуду по три раза в день в продолжении девятнадцати месяцев с половиной и ничего не разбили.
Остальная часть нашей хозяйственной посуды не была такой ломкой. Она состояла из нескольких железных ложек и вилок, трех железных котлов, в числе которых я считаю большой котел, нескольких чашек из эмалированного железа, сковороды и чайника. Конечно, у нас не было скатерти, но благодаря мылу и воде, стол бывал необыкновенно чист.
Когда в хижине все было прибрано, то я отправился на рыбную ловлю, чтобы прибавить кушанье к нашему обеду; мне так хотелось, чтобы товарищи были довольны своим новыми поваром. В моем сундуке я нашел пять или шесть лес с заржавленными крючками и удочку, которую я иногда употреблял в Сиднее; я взял с собой удочку, лесы, мешок, и отправился к небольшому мысу, на который я потом часто ходил ловить рыбу. Товарищи прозвали его по этому случаю мысом Райналя.
Место было хорошее, также как и время года, и я поймал несколько рыб; по большей части это была треска, которая пряталась от тюленей под выступом скалы, и набрал несколько сот ракушек.
Я поймал несколько рыб.
Охотники были в восторге от рыбы. В этот раз никто и не попробовали тюленьего мяса. Жареная рыба и вареные ракушки всем очень понравились.
Вечером Мусграв предложили как-нибудь назвать нашу хижину. Прибрали пять названий; каждый доказывал, что его — лучшее. Чтобы положить конец спорам, я предложили написать все имена на бумажках, свернуть их, положить в шляпу и вынуть одно. Это было тотчас же исполнено и Джорж, младший из нас, вынул одно наудачу и развернул; на бумажке стояло: Эпигуайт, это название написал Мусграв. Оно на северо-американском языке краснокожих означало: подле берега, или скорее, подле большой воды. С этих пор я буду называть Эпигуайтом наш дом, и даже холм, на котором он стоит.
В этот вечер у нас было много нововведений. Предвидя, что нам придется просиживать длинные зимние вечера (время года, когда дни очень коротки на Аукландских островах, и когда холод не позволяете выходить из комнаты), мы придумали полезно проводить время. Даже летом мы должны были зажигать очень рано наши лампы, потому что дверь постоянно затворяли, чтобы в хижину не налетали мухи, а маленькие окошки пропускали очень мало света. Когда мы окончили починку платья и внутреннюю отделку в хижине, у нас осталось очень много свободного времени. Мне пришло на мысль устроить вечерние занятия. Гарри и Алик не умели ни читать, ни писать, мы их стали учить. В свою очередь, они учили нас своим родным языкам. Джорж, который получил первоначальное образование, занимался под нашим руководством математикой. Я давал уроки французского языка. Все с такой радостью приняли мое предложение, что хотели тотчас же исполнить его. С этого же вечера мы поочередно бывали и учителями, и учениками друга друга. Эти новые отношения нас еще более сблизили, постоянно то унижая, то возвышая друг перед другом, они поставили нас на один уровень и установили полное равенство между нами.
Мы хотели соединить с полезным приятное; нам можно было позволить себе развлечение, и мы в следующие вечера сделали несколько игр.
Из куска доски, очень ловко просверленной, и маленьких обточенных палочек, Мусграв создал игру — solitaire. На другом куске доски — побольше, я нарисовал шахматную доску; одни четырехугольники раскрасил белой, а другие черной краской.
Вместо красок я употребил известь и сажу, распущенную в тюленьем жире. Я вырезал перочинным ножом шашки из двух тонких реек; одна была красная рейка, другая белая.
Мой перочинный ножик! Позвольте мне сказать о нем несколько слов! Он столько услуг оказал мне! Он служил мне в то время, как я был рудокопом; он был со мной в Австралии. Теперь я его нашел в одном из углов моего сундука, где он лежал заброшенный после нашего отплытия из Сиднея. Слава Богу, что ржавчина, покрывшая его, не успела испортить лезвия, потому что с тех пор, как я нашел его, он постоянно был в работе, и какой еще! В этом ножике есть маленькая пила. Ей мы отпиливали доски для хижины, для постелей и для другой мебели, и не сломали ни одного зубца. Мало ли еще для чего служил мой ножик! Он был и серпом, и ножницами, и шилом, и резаком, и Бог знает еще чем! Он все резал и распиливал и оказался крепче всего, до чего ни дотрагивался; он остался цел и невредим. Как хорошо был сделан и закален этот крошечный кусочек стали!