Вход наш в залив Карнлея равнялся настоящей ожесточенной борьбе с ветром, которая длилась целых три часа. Потоки ливня с градом били нам прямо в лицо. Мы поставили куттер совсем носом против ветра и тут увидели, как хороши паруса Flying-Scud. Он шел против ветра с непостижимой скоростью. Нос куттера так и резал воду, и рассеченные волны, шумя и пенясь, обдавали нас своими брызгами. Мы все были на палубе, всякий на своем месте. Я стоял на носу и давал знать, когда поворачивать и начинать новый галс; Кросс правил рулем, два матроса, составлявшие нашу команду, держали веревки, готовясь спустите паруса, если сильный шквал налетит и готов будет сломать мачту, которая гнулась, точно тростник, или перекинуть куттер, который совсем накренило на бок. Истомленные, усталые, доехали мы до Камп-Кове, и как же мы обрадовались, что в этом тихом месте можно стать на якорь!
На другой день буря успокоилась и мы вошли в залив Крушения, как раз против остатков Графтона. Только, когда мы завернули за мыс Райналь, мы увидели нашу хижину. Тонкая струйка дыма вилась над трубой; дым рассеял все наши опасения: друзья были живы и не покинули Эпигуайта.
Маленькую лодочку куттера спустили на море. Кросс и я сели в нее и в несколько взмахов весел пристали к берегу. Гарри первый увидел нас. Он поднял руки к небу, закричал своему товарищу и упал на землю без чувств. Джорж вышел из избушки, увидел нас и кинулся нам навстречу. "Милый капитан, голубчик Мусграв, — кричал он, — как я рад." Он не выпускал моих рук и слезы лились из его глаз. Он был в таком восторге, что не знал, что и делать.
Гарри первый увидел нас.
Однако он скоро опомнился и пошел со мной на помощь бедному Гарри; обморок его продолжался. Кросс брызгал ему в лицо водой, которую зачерпнул шляпой из соседнего ручья. Долго все наши ycилия оставались напрасны; наконец Гарри тяжело вздохнул, открыл глаза и мог говорить. Но слабость от этого сильного потрясения осталась у него на три дня.
Несколько минут спустя мы все переехали на куттер и пустились в путь к Камп-Кове, где через полчаса мы стали спокойно на якоре.
Как весело было смотреть, как наши два товарища, переодевшись во время переезда в новое платье, ели теперь за обе щеки бисквиты и картофель, который повар куттера успел уже сварить на ужин. Когда они поели, начались рассказы. Они нам рассказали, что удивлены и очень счастливы, что все мы живы, потому что считали нас погибшими. Скоро после нашего отплытия на Несокрушимой, налетел ужасный порыв ветра, нельзя было вообразить, чтобы лодку не залило и не потопило. Они уже потеряли всякую надежду на спасение и были очень несчастны; никогда еще они так не страдали; отуманенные печалью, им на ум приходили самые мрачные намерения…"
Тут Джорж встал и прервал Мусграва.
"Он вам не все говорит, вскричал он, покраснев до ушей. Мы поспорили, и однажды даже подрались. Мы хотели расстаться и разойтись жить в разные стороны. Но это была моя вина, я признаюсь в том и сознаюсь, что очень сожалею, что это случилось."
— Не правда, это не так, — возразил Гарри, тоже вставая и пожимая руку своего друга. — Я тогда был сердит; я первый начал.
Англичанин уверял, что он один был виноват, португалец настаивал на своем и обвинял себя. Одну минуту эти двое взрослых детей, оба одинаково великодушные, готовы были снова возобновите спор и тем доказать нам, что каждый из них был неправ. Мы все расхохотались, и они оба сконфуженные сели по местам, а Мусграв продолжали свой рассказ.
"Мы торопились вернуться поскорее в Инверкаргиль, а потому, хотя погода стояла не слишком хорошая, мы на другой же день снялись с якоря. Когда наступила ночь, ветер стал свежее, барометр сильно упал; мы решили, что благоразумнее остановиться в Порт-Росс или в заливе Сары. Я очень обрадовался случаю заехать и увидеть эту гавань. Этот узкой залив — длиною от семи до восьми миль — тянется сначала на юг, потом под прямым углом поворачивает на запад. В этой то части, которую капитан Лори назвал своим именем, мы остановились.