Гордей поднял руку, успокаивая своих:
— Вы‑то знаете, а вот этот товарищ или господин— уж не знаю, как и назвать, — сомневается. Пусть проверит и документ.
Гордей вынул удостоверение и протянул тому, в жилете:
— Вот, читайте. Только громче, чтобы все слышали.
Человек в жилете небрежно развернул удостоверение и начал читать:
— «Выдано сие товарищу Гордею Егоровичу Шумову…»
Читал он медленно, но тихо, снизу потребовали:
— Громче! Что ты там, червяков жуешь, что ли?
— «…выступать от имени партии и защищать ее программу». И подпись: «Ульянов», а в скобках: «Ленин».
— Кто‑кто?
— Ленин?
— Ну да, Ленин.
Федор Пашнин снизу выкрикнул:
— Да здравствует товарищ Ленин!
Несколько голосов крикнули «ура», но этот клич тут же потух, затерялся в говоре людей.
— Вот те и Гордейка! Утер нос!
— Гли — кось, от самого Ленина!
— А может, бумага поддельная?
Стариков что‑то сердито шептал на ухо Губареву. Тот взял у человека в жилете удостоверение, повертел в руках, посмотрел на свет и вздохнул:
— Верно, Ленин.
Гордей взял у Губарева удостоверение, бережно свернул его и положил за пазуху.
— Как видите, документ подлинный. Да, меня сюда направил товарищ Ленин…
Гордей начал рассказывать о том, как встретился с Лениным, о чем говорили. Толпа еще ближе придвинулась к трибуне, сдавила ее со всех сторон так, что Стариков, спустившийся, чтобы уйти, не смог выбраться, его притиснули к лестнице, рядом с кривым мужиком. Даже торговка брагой- оставила, свои корчаги и втиснулась в гущу людей.
Теперь казалось, что толпа перестала даже дышать. Гордей и сам не ожидал, что его рассказ о встрече с Лениным будут слушать с таким вниманием. Он знал о популярности Ленина на флоте, в Петрограде, в больших городах, но не думал, что его знают здесь. Еще три года назад в Шумовке, да и в станице, мало кто слышал о Ленине. Ну, отец, Косторезов, Пашнин, Вицин, может, еще два — три человека. А сейчас? Видать, эти три года большевики и здесь не сидели сложа руки.
И когда уже Гордей крикнул с трибуны «Ура» товарищу Ленину!», толпа дружно подхватила этот клич, и он пронесся над площадью, над станицей.
На этот ликующий клич отозвались и церковные колокола — кто‑то с испугу или из озорства бойко зазвонил в них. Старухи, успевшие уже вернуться с обедни домой, высовывались в окна и, удивленные столь несвоевременным звоном, крестились.
Отец вместе с шумовскими уехал домой, а Гордей остался в станице, с тем чтобы завтра выехать в Харино и Чернявскую и там тоже провести митинги. Потом он собирался в Баландино, Сос- новку, хотел за две недели объездить все близлежащие деревни, а потом уже погостить дня три- четыре и ехать в Челябинск.
Губарев собирался в Челябинск сегодня же. Он предупредил:
— Лучше убирайся сам, а то привезу бумагу на твой арест. Там не поглядят, что ты с мандатом Ленина.
Губарев не подозревал, что митинг не только не повернется в его пользу, но и вообще пошатнет его и без того сомнительный авторитет. Когда принимали резолюцию, кто‑то даже предложил переизбрать Совет и вывести из него Губарева, но Гордей отвел это предложение: выборы сейчас проводить не следовало, надо было к ним хорошо подготовиться.
Вот сейчас они об этом и говорили с Пашни- ным и Косторезовым, Федор настаивал на том, чтобы перевыборы провести до отъезда Гордея в Петроград, а Косторезов возражал:
— Нас пока мало, и толку никакого от перевыборов не получится. Надо сначала людей побольше на нашу сторону склонить. Да и губернский Совет не разрешит проводить перевыборы, а без его разрешения их признают незаконными.
К единому мнению так и не пришли. Было уже поздно, Косторезов ушел домой, пообещав прийти завтра утром проводить Гордея в Харино. Для разъездов по деревням отец оставил Гордею
Воронка, надо было его напоить, и Гордей пошел к колодцу за водой.
Уже стемнело, и Гордей, возвращаясь с полными ведрами, не сразу заметил прижавшуюся к заплоту фигуру. И только когда подошел совсем близко и увидел, окликнул:
— Кто тут?
— Тише! — прошептала Люська. — Это я.
Гордей поставил ведра на землю, подошел.
— Хорошо, что ты пришла.
— Я упредить прибежала: Санька‑то Стариков убить тебя собирается. Ты, Гордей, остерегись. Санька, он такой, все может. Или дружков подговорит.
— Да не боюсь я их.
— А ты побойся! Шибко они на тебя обозленные за речь твою. А ты вон ночью один ходишь. Ну я побежала. Санька‑то пока у нас сидит, я обманом ушла, будто к тетке Лукерье за сковородкой.
Люська убежала. Гордей напоил Воронка, закрыл на засов ворота и пошел в избу. Федор уже улегся на полатях, но еще не спал.
— Что так долго? — спросил он.
— Вечер больно хороший, спать не хочется.
— А у меня глаза уже слипаются.
Вскоре Федор захрапел. Гордей тоже устал за день, но уснуть не мог. Хотя он и не придал особого значения Люськиному предупреждению, а все‑таки чем черт не шутит…
И когда он услышал, что кто‑то перелез через заплот, уже не сомневался. Он спустил ноги на пол, подошел к выходящему во двор окну и осторожно выглянул из‑за косяка. Однако разглядеть ничего не удалось: было слишком темно.
Но вот скрипнули ворота, послышался глухой топот шагов, стукнула на крыльце доска. Гордей разбудил Федора. Спросонья тот долго не мог ничего понять. А поняв, встревожился:
— У меня, кроме топора, ничего нет.
Гордей только теперь пожалел, что не взял с собой револьвер, хотя Заикин и предлагал. Но ехать агитировать с оружием было как‑то неловко.
В наружную дверь сильно постучали. Федор приоткрыл дверь в сени, спросил:
— Кто там?
— Открывай, дело есть! — Голос Гордею незнакомый.
— Какое дело?
— Открой, узнаешь!
— Что будем делать? — шепотом спросил Федор, прикрыв дверь в сени.
— Бери топор и следи за окнами. А я сейчас. — Гордей выскользнул в сени и стал пробираться к чулану.
Теперь в дверь барабанили беспрерывно, и это было только на руку Гордею: он неслышно пробрался в чулан, а оттуда по лазу на чердак.
Сабля была на месте. Гордей вытянул ее из- под застрехи и подкрался к чердачному окну. У ворот стояли двое, еще двое на крыльце барабанили в дверь. Но вот они перестали стучать, и кто‑то сказал:
— Ломать надо.
— Ломать — соседи услышат. — Это уже голос Саши Старикова. — Надо без шуму.
— А как?
— Выкурим их оттуда. Гринька, тащи соломы.
— Где ее возьмешь?
— А вон у сарая крыша‑то соломенная. Мишка, помоги ему.
Двое отделились от ворот, полезли на крышу сарая.
— Эх, карасину бы!
— Чего захотел! — сказал Сашка и громко сплюнул. — Да живее вы, увальни!
«Подожгут!» — окончательно убедился Гордей. Он осторожно просунул ноги в окно, перевернулся на живот, вытянул из окна руку с саблей, отжался на другой и прыгнул вниз.
К нему сразу бросились те двое, что были на крыльце. Но Гордей успел вскочить на ноги, размахнулся и с силой опустил саблю на первого подбежавшего. Должно быть, он угодил в плечо, слышно было, как хрястнула кость, но почти в то же мгновение в глаза Гордею ударило пламя, и только потом грохнул выстрел…
Глава двенадцатая
Рана оказалась хотя и не опасной для жизни, но тяжелой: пуля раздробила ключицу. Больше месяца Гордей провалялся в постели, а потом еще три недели ездил по деревням. Во всех окрестных деревнях уже знали о покушении на приехавшего от самого Ленина матроса, и Гордея встречали не только с любопытством, но и сочувственно. Тем более что говорил он о том, что — мужиков волновало особенно: о земле, об окончании войны. В Чернявской, Харино и Баландино даже удалось в Советы провести беднейших крестьян, сочувствующих большевикам.
Но мелкие деревни почти все находились под влиянием кулаков. Если первое время кулаки на сходки не ходили, то теперь они горланили там вовсю да внимательно следили за тем, кто и что говорит. Теперь мужики говорили с оглядкой на них, а иногда после сходки жаловались Гордею: