— Ложись на пол! — сказал Петр и, видя, что Ирина медлит, сдернул ее с лавки.
Почти в то же мгновение хрястнуло толстое оконное стекло, и на Ирину посыпались осколки. Ирина хотела встать, но Петр придавил ее одной рукой к полу, а другой уже вытягивал из‑за пазухи револьвер, путаясь в вороте рубахи. Вот он вскинул его, оглушительно грохнул выстрел, и за окном кто‑то закричал животным криком. Старик вцепился в руку Петра и умоляюще заговорил:
— Не надо стрелять, они же нас всех перебьют. Я знаю, с ними лучше по — хорошему, отдать им все, что есть, тогда они не тронут…
Петр оттолкнул его и опять стал в кого‑то целиться. Но не выстрелил, опустил револьвер, выглянул за дверь, тотчас захлопнул ее и закрыл на задвижку. В коридоре послышался тяжелый топот, кто‑то с лязгом и грохотом открыл дверь со седнего купе, и оттуда донесся визг, — наверное, это визжала севшая в Пензе монашка. «Хорошо, что не к нам села, — отметила про себя Ирина. — Учитель‑то еще в Самаре сошел, место было свободное».
Вот кто‑то дернул дверь их купе, она не поддалась, тогда в нее ударили чем‑то тяжелым, должно быть, прикладом. Петр выстрелил через дверь, то ли промахнулся, то ли пуля его револьвера была на излете и никого не задела, но за дверью установилась вдруг такая тишина, что стало слышно, как под лавкой шепчет старик:
— Господи, пронеси. Не дай загубить душу невинную!
Потом кто‑то из коридора звонко и строго спросил:
— Эй, чего вы тут валандаетесь?
— Да вот, стреляет тут один из четвертого купе, — ответил ему хриплый голос.
— А вы‑то почему не стреляете?
— Не способно нам стрелять, не развернешь винтовку впоперек‑то, из ее только вдоль коридора и можно палить.
— А ну, давай к окну!
Опять послышался удаляющийся топот, Петр перекинулся к окну и осторожно выглянул из‑за стенки. По нему тотчас кто‑то выстрелил, пуля гулко впилась в верхнюю полку, полетели щепки. — Петр тоже выстрелил, но, кажется, опять промазал.
Четвертый выстрел он не успел сделать: дверь купе вдруг с грохотом упала, и двое или трое человек бросились на него, выбили револьвер, быстро скрутили и поволокли из купе. Наверное, Ирину и старика они даже и не заметили бы, но упавшей в купе дверью ей придавило руку, на дверь еще кто‑то встал, сделалось нестерпимо больно, и Ирина вскрикнула.
— Гляди — ко, тут еще кто‑то есть. А ну вылазь!
Первым из‑под лавки вылез старик, торопливо, опасаясь, что его не дослушают, начал пояснять:
— Я тут вовсе ни при чем, я сам уговаривал его не стрелять, спросите его. — Он указал на Петра, которого держали за руки двое мужчин.
— Уговаривал? — коротко спросил Петра третий — обладатель звонкого голоса, должно быть старший среди них, высокий парень лет двадцати пяти с рыжим чубом, выбившимся из‑под кепки.
— Он действительно уговаривал, — подтвердил Петр.
— А баба чья? — спросил рыжий, кивая на все еще лежавшую под дверью Ирину, отодвинул дверь и помог Ирине подняться с пола.
— Его баба, его, — услужливо поторопился доложить старик.
— Бабу тоже забрать, — приказал кому‑то рыжий, и тотчас из‑за проема двери вывернулся еще один мужик и вытолкнул Ирину из купе.
— Дайте хотя бы собрать вещи, — попросила рыжего Ирина.
— Вряд ли теперь они тебе понадобятся. И эти‑то лишние. — Парень рванул на ней кофту.
— Мерзавец! — крикнула Ирина, вырываясь из рук державшего ее мужика. — Скотина!
Тут откуДа‑то из толчеи вынырнул тот самый мужичок с котомкой, которого посадили в Уфе, и стал просить рыжего:
— Сделай милость, ослобони ее, она женщина душевная, уговорила меня без билету взять. Хри- стом — богом прошу. Зачем хорошего человека заби- жать?
Рыжий окинул мужичка недоуменно — презрительным взглядом и усмехнулся:
— Что хороша — и без тебя вижу. Да ты‑то тут причем, воробей эдакий? Чего ты тут расчирикался? Али заодно с этим? — кивнул на Петра.
— Дак ведь все мы люди, все человеки…
— Ладно, некогда тут выяснять, что ты есть за человек, потом разберемся. Прихватите‑ка и его, ребята!
Всех троих — Ирину, Петра и мужичка — бросили в бричку и повезли к темневшему километрах в полутора от дороги лесу. Следом ехало человек десять всадников во главе с рыжим парнем, потом— другая бричка, доверху наполненная чемоданами, сумками и узлами, замыкали кавалькаду еще человек двадцать всадников. Они то и дело оглядывались, наверное, опасались преследования, но их никто не преследовал; паровоз, испуганно: вскрикнув и окутавшись паром, медленно потащил состав дальше, и вскоре за поворотом скрылся последний вагон, густое облако дыма долго еще висело над насыпью.
— Я не знаю, куда нас везут, но догадываюсь, с кем мы имеем дело. Вон с тем рыжим мы уже однажды встречались, — зашептал Петр. — Будет лучше, если ты скажешь, что мы незнакомы, просто случайные попутчики.
Только сейчас Петр узнал в рыжем парне того самого уголовника по кличке Туз, который подавал ему воду в тюремном лазарете. Поэтому Петр ничуть не удивился, когда в лесной избушке увидел и Хлюста. Он был все таким же тощим и черным, к багровому шраму на лбу прибавился еще один, но уже белый, шрам на щеке, наверное, от сабли, да еще во рту игриво посверкивал золотой зуб.
— А, крестничек! — сразу узнал Петра и Хлюст. — Как говорится, гора с горой не сходится, а человек с человеком… Да ты садись, гостем будешь. — Хлюст подал Петру табуретку и вопросительно посмотрел на Туза.
— Он Федьку Малину насмерть пришил. Вот… — Туз положил на стол револьвер Петра.
Хлюст взял револьвер, подкинул его на ладони, повертел барабан, считая оставшиеся патроны, и неожиданно протянул его Петру:
— Возьми свою игрушку и больше ею не балуйся.
— А не боишься, что я и тебя могу, как Федьку? — усмехнулся Петр, принимая револьвер.
— Неужели можешь и меня? Старого друга, товарища по борьбе с эксплуататорами, делившего с тобой тюремную бурду и грусть заточения? — с наигранным огорчением спросил Хлюст.
Петр исподлобья глянул на него и твердо сказал:
— Могу. Потому что никакой ты не товарищ, а как был бандитом, так им и остался.
— Ах ты, гад! — двинулся на Петра Туз, но Хлюст отстранил его:
— Подожди. — И, кинув на Ирину и мужичка, спросил: — Эти кто?
— Девка с ним в купе была, а этот воробей после клеваться начал, за нее заступался.
— Как тебя звать? — нестрого спросил Хлюст мужичка. — Откуда родом и куда путь держишь?
— Иван Залетов, — назвался мужичок. — Воронежской губернии, деревни Шиновки житель. Туда, стало быть, и еду. А што барышню здря взяли, то скажу. Оне за меня хлопотали в окошко, штобы, значит, меня без билету в вагон, взяли. Вот какие оне добрые…
— Ясно, — оборвал его Хлюст и предложил: — С нами остаться хочешь?
— Избави бог! Грех это — людей грабить. — Мужик перекрестился.
— А мы людей и не грабим, — вмешался Туз. — Мы ведь только буржуев чистим. У тебя вот ничего не взяли. И в других вагонах не трогали, только в классных, где богачи ездят. Ты‑то как там оказался?
— Дак ведь я уже сказывал, что барышня за меня похлопотали.
— А ты кто такая? — спросил Ирину Хлюст.
Ирина вопросительно посмотрела на Петра, и тот неожиданно сказал:
— Это моя жена.
И тут же понял, что сделал оплошность: ни Хлюст, ни Туз, ни даже воронежский мужичок этому не поверили.
— Так, говоришь, жена? — переспросил Хлюст и внимательно, будто раздевая взглядом, осмотрел Ирину с головы до ног. Она машинально прикрыла ладонью порванную Тузом кофточку.
— Пусть все уйдут, я хочу поговорить с тобой наедине, — сказал Петр. — А чтобы разговор был спокойнее, бери эту игрушку обратно. — Он взял револьвер за ствол и положил перед Хлюстом.
— Зачем? Неужели ты думаешь, что я тебя боюсь? — Хлюст пренебрежительно отодвинул локтем револьвер к краю стола и махнул рыжему: — Жора, ты слышал просьбу моего старого друга? Очисти хату.