- Да!
- Я приду, - сказала она. - Часов в девять, - хорошо?
- Да, да, да! - повторил он с горячностью.
Когда она повесила трубку, он взялся за доклад с удвоенной поспешностью: скорей, скорей! Чтобы к девяти быть дома!
Вдруг бросил доклад и стал искать телефон директора столовой, - надо хоть ужин заказать...
К восьми управился с докладом. Было еще время приготовиться к приходу Нонны. Домой!..
Так что же я надену все-таки? Надену черное платье с высоким воротом, оно больше всех мне идет. Надену туфли, которые берегу для самых торжественных случаев. Я иду на великий праздник!
У Нонны горело лицо, ее даже знобило от волнения. Кончено! Она выходит из своей светелки - ни девичьей, ни вдовьей, не разберешь какой...
Возьму его руки и приложу к моему лицу. Он почувствует этот жар. И ему передастся этот жар.
Как он сказал: "Ноннушка".
Она закрыла глаза и вспомнила его голос, говорящий:
"Ноннушка..."
Который час? Так можно собираться и бредить до полночи.
Часы стояли: она забыла их завести. Первый раз за восемь лет забыла.
Она перерыла ящики комода, выбирая все самое красивое. Туфли лежали, завернутые в шелковый лоскуток. Она их надела.
Громко и весело захлопнулась выходная дверь.
Что надо сказать - до свиданья или прощай? Может быть, она не вернется сюда. Вернется только на минутку - забрать тряпки.
Если он захочет, она останется у него, в его больших холодных комнатах, похожих на сарай.
О, захоти, захоти, чтобы я осталась в твоих больших холодных комнатах!
Ты захочешь.
За порогом был мрак. Она его не заметила. Ей было светло. Она не шла, светлая ночь сама несла ее.
Падал снег.
Нет смысла ждать трамвая, который всегда переполнен. Всего три остановки, двадцать пять минут ходьбы по прекрасной погоде - мороз небольшой, ветра нет, тихо и прямо падает снег.
Она не спешила. Нарочно замедляла свой полет: пусть не двадцать пять, пусть тридцать минут, даже тридцать пять - счастье никуда не уйдет, никуда от нас не уйдет наше счастье, наступит не на двадцать шестой, а на тридцать шестой минуте, вот и все.
Никогда у нее не было такой силы и легкости в руках, в ногах, в каждом мускуле. Она бы шла к нему сто километров на своих высоких каблуках и не устала. Сквозь падающий снег далекие, еще дальше отодвинутые падающим снегом, светились окна высоких домов. В окнах свет, в домах люди - и ничего нет, и никого нет: есть только он, ожидающий ее, и она, идущая к нему.
Листопад едва успел вернуться домой и немного приготовиться к приходу гостьи, как раздался звонок.
"Не дождалась девяти! - подумал он с торжеством, бросаясь отворять. Пришла раньше. Ах, умница!.."
Он открыл дверь...
- Боже мой!
Маленькая черная фигурка с вызывающе закинутой головой стояла в слабо освещенном коридоре.
- Вы здесь?
- Принимаете гостей? - спросил главный конструктор, входя в переднюю.
Его длинная шея была обмотана шарфом до ушей, шапка-ушанка подвязана под подбородком тесемочками. Из котиковой оторочки шапки торчало сухое, чистенькое, ехидное личико, порозовевшее на морозе.
- Вышел наугад, вижу - у вас свет. Дай, думаю, зайду.
Он поставил в угол палку и долго разматывал шарф, задрав подбородок и поматывая головой.
- Вижу свет - ну, думаю, дома! И зашел. На огонек.
Кто мог подумать, что старик способен на такие шалости...
- Владимир Ипполитович, - сказал Листопад, обрадованный, тронутый, заинтересованный, - как же я не знал, что вы здесь? Как же мне ничего не сказали?..
- А очень просто: я запретил им говорить. Они меня слушаются, по старой памяти. Я хотел сделать вам сюрприз. Ведь сюрприз?
- Сюрприз, - рассмеялся Листопад.
- Я так и знал, что для вас это будет сюрприз, - с удовольствием сказал главный конструктор, входя в комнату и потирая ручки. - У вас угощение приготовлено, вы ждете кого-то. Я вам помешал.
Листопад придвинул мягкое кресло к столу.
- Усаживайтесь, Владимир Ипполитович. Вы мне не можете помешать. Ведь я вас ждал! Одну минуту только, простите.
Он вызвал столовую и сказал, чтобы прислали ужин на трех человек. Да, заказано на две персоны, совершенно верно, а пришлите на три. Да, сейчас. В термосе и чтобы все как следует.
- А пока, Владимир Ипполитович, выпьем - за что? За пятилетний план нашего завода. Пьем?
- За пятилетний план нашего завода, - повторил главный конструктор, отхлебнул и усмехнулся: - Сладкое вино. Дамское.
И Листопад усмехнулся, немного смутившись:
- Дамское.
- Она другого не пьет?
- По-видимому.
- Я тоже.
Холодным взглядом главный конструктор окинул комнату. Должно быть, он думает: "В этой самой комнате ты был с другой. Голубок, не прошло и года, как ты отвез ее на кладбище, - вот сроки твоей любви и твоего горя".
- Мертвый в гробе мирно спи, жизнью пользуйся живущий, - сухо и отчетливо сказал главный конструктор, глядя в рюмку, как будто в ней он прочитал эти грубые и благодатные слова. Медленно выпил вино, надел очки, достал из внутреннего кармана объемистый блокнот. - Так вот, Александр Игнатьевич: что касается нашего завода, я позволю себе, если вы не возражаете, занять ваше внимание некоторыми замечаниями, прожектами, расчетами...
Нонна пришла к десяти. Листопад встретил ее восторженным возгласом:
- Нонна Сергеевна, вы представить себе не можете, кто у меня!
Она остановилась: у него есть кто-то?..
- Вот вы увидите! Ни за что не догадаетесь!
Приняв высокомерный вид, она переступила порог и увидела главного конструктора.
Он поднялся ей навстречу с бодростью, какой у него не было до поездки на юг:
- Нонна Сергеевна, я рад вас видеть.
Может быть, это было сказано с ехидством, а может быть, и от всей души, не в этом дело. Дело в том, что там, куда она шла, оказался третий человек, и присутствие этого третьего человека разбило все.
- Владимир Ипполитович, ну, разумеется, как я могла догадаться!.. Как вы себя чувствуете?
Он что-то отвечает. Она слушает и ничего не слышит.
- Надолго в наши края?
Он переглядывается с Листопадом, оба улыбаются, как дети.
- Не знаю, не знаю, не предрешаю ничего. Это там решат, - он показывает на потолок...