Ни до того, ни после никогда в жизни не испытывал князь Юрий такого беспредельного и пьянящего чувства власти. Три года добивался он его многими дарами и еще большими обещаниями перед визирями, эмирами, беклерибеком Тимур-Кутлуком. И все равно не сразу поверил Юрий, что достиг недостижимого и внезапное, божественное благоволение могущественного Узбека — не сон. Только теперь по-настоящему он начинал осознавать, насколько то не сон, но чудная явь, подтвержденная заветным ханским ярлыком, молодой царственной татаркой, которую теперь он вез за собой по Руси в обозе, чтобы преклонить к ее ногам Русь и подарить ей, как и обещал, «на вскрывание» Тверь — пусть знает московскую щедрость. При том неизмеримом превосходстве сил, какое было у Юрия, в победе над Тверью не приходилось сомневаться. Да он и не сомневался.
За прошедшие годы Юрий заматерел, стал уж не петушист, а окончательно хищен. Всякое чужое мыслилось им не иначе как свое. При этом (вот странность!) по сю пору своего-то он как бы и не имел: Москву отдал Ивану, Новгород — Афанасию. И все одно — ему было мало! Не умея владеть, он мог лишь завидовать, а зависть давала ему способность к примыслу. Нынешнее его положение великого князя открывало такую дорогу к дальнейшим приобретениям, что голова мутилась от замыслов и сердце напухало величием. После Твери к Москве, по его (и Иванову) загаду, должны были отойти сначала Рязань, старой занозой зудившая воровскую руку, затем Ростов, затем… И далее, далее до самого Новгорода.
За Вертязином перешли на другой берег Волги, по которому вскоре должны были выйти на Тверь. Но лишь тронулись, как в урочище близ сельца Бортенево предстала им Михайлова рать.
Михаил Ярославич мучился совестью оттого, что не успел встретить татар и Юрия ранее — и тем самым дал погубить многие безвинные души. Те, кому удалось уйти от татар, достигнув Твери, рассказывали такие ужасы, каких он, воин, князь, не раз водивший полки на войну, себе и представить не мог. Кой зверь есть на свете страшнее человека?..
Негодных для плена баб, стариков и детей сгоняли в избы и сжигали живьем, голыми, зачем-то обязательно голыми топили в волжских полыньях, на забаву пытали каленым железом и прочая, прочая, чему ни слов нет, ни ума, но на что горазды люди в бесовском помешательстве.
Была к тому причина, что задержался Тверской: вновь не ко времени занедужил и вновь лежал земляным пластом неподъемным. Старым стал, что ли? Пожалуй что, так: осенью, в день Михаила Архистратига и прочих Небесных Сил бесплотных, сравнялось князю сорок пять лет. О болезни князя знали лишь самые близкие и строго молчали о том, как велел Михаил Ярославич, чтобы рать не смутилась. Для всех отъехал он будто бы в Желтиков монастырь на моления. И все же на сей раз поднялся — духом пересилил болезнь. И только окреп чуть, хоть с запозданием, стоившим сотен жизней, а все же вывел войско из города.
То еще ладно, что теперь он заранее знал, где и когда встретит Юрия. Место у сельца Бортенева выбрал сам, сам и дружину расположил для битвы с заведомой хитростью. Много больно, люди сказывают, Юрий войска набрал…
Тверитина с тысячей конных оставил за взгорком, в редком сосновом лесу, авось, будет надо — налетит, не задержится; пеших тверичей-ополченцев выставил на низу, под взгорком, дабы бечь было им неудобно, коли вдруг испугаются. Все же с татарами-то в открытом поле не бились еще. Сам взял под начало две тысячи конных. Неведомо, сколько войска вел Юрий, но Михаил Ярославич собрал всех, кого смог собрать. В Твери затворились бабы, малые дети и старики…
В ночь на зачатье Анны-праведницы[95] долго не спал. Слушал с тревогой несытых волков, стекшихся в дальний лес в предчувствии пира, молился пред старым походным иконостасцем. Иконы были черны от свечной да лампадной копоти, а все же горели глаза Спасителя и святых живым Божиим светом. Долго молился, повторяя спасительные слова. Все перебрал в уме и душе, о чем смел попросить. И вдруг отважился и попросил о запретном.
«Господи! Укороти век мой скороминующий! Дай умереть мне ныне. Тебя хочу лицезреть, но не горе, какое несу своей жизнью ближним и дальним. Жалею их, плачу о них. Желаю тишины им и благоденствия и не могу дать покоя… Нет крыл у меня — взлететь до Тебя. Убей меня ныне во славу Твою. Не могу глядеть на отчину во прахе и разорении. Господи! Убей меня…» — попросил Михаил Ярославич Господа.
И, что удивительно, тут же уснул, будто ангел слетевший наложил на веки упокоивающие ласковые ладони.