— Что-то ты, Демидька, не то говоришь! — перебила его Рогатуниха… — Так что, ты хочешь, чтоб она лгала Змитре? А что, если она не может лгать?
— Может или не может, — поддержал бригадира Холоденок, — но если надо — так надо. Ну, а если бы и солгала, так это же не на худое, а на доброе.
— Оно же, гета, все равно Змитра как-то закопошился уж очень. Сегодня вон даже новый венец на свою хату положил. Не думает ли он снова в тот конец перебираться?
— Все бывает с человеком. Бывают и такие минуты, когда лишняя доброта делает нас слепыми. Тогда мы даже врагу своему все готовы простить, — философствовал Савка. — Враг как бы твоим другом делается тогда… А тут же свое, родное.
А Демидька продолжал:
— И на завтра лошадь у меня…
Демидька не договорил, осекся, умолк и, глядя на порог, начал совсем о другом:
— Так что, нашли, Монах, тех воров, что вчера на машинах в булинский сад приезжали?
Я тоже посмотрел на порог. Там, около двери, стоял чисто выбритый, празднично одетый в белую рубашку Туньтик. Он держал на руках Петрика, прижимал его к себе и как будто хотел пощекотать уже неколючей после бритья щекою. Посмотрел туда и Монах в Белых Штанах и, поняв, почему бригадир так сразу перевел разговор на другое, ответил:
— Оно, Демидька, какие там воры. Дети под яблоней только потоптались, да и все…
— Проходи, Змитра, проходи ближе, — сразу заметила Туньтика Лаврениха. — Вот тут, возле молодых, место есть.
— И ты, Нупрей, не стесняйся — проходи вперед, — пригласил соседа Лаврен.
И тут все заметили, что за рослым, плечистым Туньтиком смущенно, тихо стоит маленький и щупленький Нупрей, Татьянкин муж, — его почти и не видно.
— Садись, Нупрей, вот сюда вот, — сразу заговорили со всех сторон гости, и всюду в застолье мужчины стали подвигаться, тесниться, чтобы высвободить между собою место.
— Савка, играй «Сербиянку»! — крикнул со своего сундука дед Сенчила и, обхватив обеими руками Нупрея, который протиснулся уже к сундуку, посадил его рядом с собою.
Но Савки в хате уже не было. Его только что перед этим окружила молодежь и увела в Матрунину хату, где сегодня, видать, до самого рассвета будут греметь танцы.
— Ну и Нупрей, ну и молодец, — радовался Сенчила и совал в руку Нупрею надкусанную уже оладью — чтоб человек закусил: ему сразу же кто-то поднес самогону, и тот, выпив его, сморщился.
— Гета же, гляди сюда, волк в лесу сдохнет: Анупрей на свадьбу пришел, — весело улыбался Демидька и через весь проход меж столами подал Нупрею в будущий запечек две маленькие зеленые помидорины в ложке.
Широко раскрыв толстые губы, во весь рот смеялся Клецка:
— Так ты уж, Анупрейка, как домой пойдешь, загодя штаны распояшь, да и ремень, которым подпоясан, сразу подготовь — чтоб Татьянке легче тебя бить было.
— Не боюсь я твоей Татьянки. Пусть только попробует, пусть тронет, — храбрится дядька Нупрей, и его лицо становится решительным-решительным — как раз как у Монаха в Белых Штанах, когда он говорил мне: «А иди-тка ты, малец, сюда…»
— Гляди, Нупрей, особенно не храбрись, — отвернулся от стола Холоденок. — Твоя Татьянка бегает сегодня почему-то как ужаленная.
— Как кошка, что сама себя за хвост укусить хочет, — присоединилась к мужскому разговору Микитиха.
А Холоденок, будто и не слышал этого, продолжал:
— То ни с того ни с сего возьмется белье колотить — валек так и стучит около Демидькова омута. То вдруг схватится воду носить — носит и носит, носит и носит. Темно, а она все равно ведрами гремит. Уже все ушаты, чугунки, миски, даже кружки поналивала, уже и наливать некуда, а она все носит. Носит, носит, а тогда ни с того ни с сего давай из бочек в кружки переливать, а потом кружками чугунки доливает…
— И все на Лаврена брешет, — подсказал Клецка.
— А чего она, дурная, брешет на меня? — будто спрашивая Нупрея, заговорил Лаврен. — Чего брешет? Почему на свадьбу не пришла? Она, может, думает, что я укушу ее, что ли?
— Она подозревает, что ты ее сына застрелил, — открыл дядька Нупрей истину, которую и так уже все в Сябрыни знали.
— Так пускай не думает слишком много. И чего она, семиголовка эта, в разбитый лапоть звонит? — оправдывался Лаврен. — Я же плотник и в партизанах по землянкам был спец. Все землянки в отряде ставил я. Как сделаю, так она и тепленькая, и, хоть какой ливень льет, не течет, и, хоть какой мороз трещит, не промерзает. А тут командир, правда, позвал было меня в свою землянку и говорит: «Собирайся, Лаврен, на задание». — «Куда, если не секрет?» — спрашиваю. «В свою деревню пойдешь, — говорит. — Надо там одного гада забрать». Как узнал я, что это ваш, Нупрей, сынок, я сразу, как говорят, в хомут: я, мол, спец по землянкам, соседа взять не смогу. А кто приходил к вам — не знаю. Только, видимо, все же свой, недальний…