На улице стояла настороженная тишина.
Наконец где-то за Булином, из-за далекого, серого сосняка, на небо выкатилась луна. И в ее свете как-то сразу по-другому засветились деревья, дома, сама улица.
Выбежав, я чуть не столкнулся с Ленкой — она стояла возле самого крыльца и по-взрослому, как будто только что отплясала польку, обмахивалась платочком, проветривалась, оттягивая короткие пышные, собранные в сборку рукава кофточки.
Лена, увидев меня, ничего не сказала, а потихоньку пошла на улицу — туда, где рос большой клен, под которым стояла лавочка. Я молча шел следом и сам себя неожиданно ловил на мысли, что сегодня мне почему-то снова захотелось поцеловаться с Ленкою. Даже казалось, что сегодня это будет совсем не так, как тогда, зимою.
Лена дошла до клена и остановилась. Подождала, пока подойду я. Потом осторожно взяла мою руку в свою и спросила:
— Еще болит, Ясичек? — И, взглянув на меня, добавила: — А знаешь, Волечка такое маме наплела.
— И что мама?
— Ничего.
Я стоял совсем близко — даже чувствовал, как пахнет ее высушенная на ветру кофточка, которую она постирала, наверно, перед свадьбой, видел, как строго в лунном свете белеет ее лицо. Я положил руку Лене на плечо, и мои глаза сами стали приближаться к ее глазам…
Мне казалось, что и ее глаза спешат навстречу моим…
Но тут на крыльце весело засмеялись молодые. Я быстренько снял руку, Лена выпустила из своей ладони мои пальцы, и наши глаза стали отдаляться — все дальше, дальше и дальше… С веселым смехом прошли мимо нас раевщинская Люська и сябрынский Женька. Увидев нас, Женька шепнул Люсе:
— Смотри ты, новая свадьба завязывается.
И весело засмеялся. Люся тоже засмеялась. Так, беззаботно переговариваясь и смеясь, они пошли по Татьянкиной стежке, по холодной и крупной росе, которая, видимо, обильно осыпалась на ноги.
Белое праздничное платье молодой уже слилось с освещенной луной окрестностью, и только черный костюм молодого долго еще, как призрак, как привидение, чернелся вдалеке — даже казалось, что Женька идет один, без невесты.
Они шли туда, где, будто выбежав из леса, стояла на опушке одинокая рябина…
Может, наскучило молодым сидеть за пропахшим водкой столом, слушать шумные разговоры захмелевших гостей и откликаться на их настойчивые «горько!», толкаться в тесном кругу Матруниной хаты — им захотелось побыть вдвоем, может, поговорить, а может, и просто помолчать вместе.
Когда они отошли, я снова, несмело, стесняясь, хотел повторить то, что чуть не сблизило наши с Леною глаза. Но теперь все уже было не так. Однако наши глаза опять приблизились, а когда я, казалось, даже почувствовал близкое, незнакомое еще мне тепло Ленкиных губ, возле нас, как взрыв, послышалось:
— Что вы делаете?!
Я вмиг отшатнулся и увидел, что, немного отбежав (чтобы я не догнал его), на улице стоит Клецка и тянет свою старую песню:
— Ленкина шпаднича! Ленкина шпаднича!..
Там же, около Клецки, хохочут другие ребята.
Ленка внезапно из такой тихой и ласковой снова сделалась злой, насмешливой, колючей, как рысь, кинулась на меня, сорвала с головы мою шапку и забросила ее в огород.
А потом отбежала туда, где стояли хлопцы, и качала дразниться:
— Лысый, лысый, лысый…
Я, прикрыв руками макушку (мне казалось, что все видят, как лунный свет переливается на моей вчера постриженной голове), полез через изгородь в Вековухин огород, — со своими шорохами, освещенный луною, он казался каким-то жутковато чужим и незнакомым. И пока под яблонями, в сухой ботве, я искал шапку, Ленка все еще стояла на улице и дразнилась — будто манила своего баловника, маленького бычка, который так смешно бодается тупым и безрогим лбом:
— Лыська, лыська, лыська… Ясюля, ясюля, ясюк…
Мне было до боли обидно, и я думал про себя: «Ну ладно же, погоди, как только найду шапку — догоню и потаскаю вредину, Микитову дочку, за косу». Это же надо так дразниться, да еще перед хлопцами!
Но когда вышел с огорода, Ленки на улице не было — ее догнала Чуешева Алька, и они, рассказывая, как одна сорвала шапку, а другая укусила Клецку за руку, побежали домой. Не было на улице и ребят. Только за деревней слышен был приглушенный Клецкин голос, — наверно, любопытный и настырный Федя по Татьянкиной стежке побежал вслед за молодыми: посмотреть, куда они пойдут. Под кленом, на том месте, где только что стояли мы с Леной, были уже Рогатунов Роман с Клавой — они глядели на меня и, смеясь, шептались.