— Что, удрала Лена? — спросила Клава и захохотала.
Около крыльца, освещенные полоской света, который из хаты через темные сени, через растворенные двери пробивался во двор и будто помогал светить луне, стояли Холоденок с братом. К ним уже спускался с высоких ступенек Хадосьин Матвей. Холоденок говорил тихо, но ночью и самый тихий разговор слышен далеко.
— Не говори, Малах, оно всякое может быть. Хотя этот дурной Клецка и мелет что попало…
— Может-то может, но все же…
— А я вот Сымонова хлопца каждый день с газэтками жду, около хаты своей встречаю. А может, наш Лешка где-то живой, думаю. А может, где в плену до этого был, а может, когда и отзовется, письмо напишет.
— Так ты же, Игнат, похоронку получил, там ясно написано, что Лешка погиб смертью храбрых.
— Пускай себе… Вон и Савкина Татьяна такую получила. А Савка взял да и пришел. С того свету, считай, вернулся…
Так вот почему Холоденок ежедневно не дает мне проходу и всегда останавливает около своей хаты! Я почувствовал, как тот страх, что обычно начинал холодеть где-то около сердца, когда я встречался с дядькой Игнатом, постепенно мягчел, и уже теперь я совсем не боялся ни самого Холоденка, ни его брата — хотелось даже подойти, потянуть дядьку, длинного и худого, за рукав и сказать:
— Дядька, а я теперь каждый день буду к вам заходить. Буду сам говорить, есть ли от Лешки письмо…
К братьям подошел Матвей.
Покрутившись около крыльца, я снова юркнул в хату, где, просто захлебываясь от удовольствия, веселилась Савкина хромка.
Савка играл быструю польку. В хате ничего не изменилось.
Как и до этого, взявшись одной рукой за ремень, в кругу плясал Горлач — только теперь уже, правда, он кружился еще быстрее: а как же, полька тебе не вальс!
Весело пристукивал каблуками летчик — точно они с Павлиной Романовной и не выходили из круга.
По-прежнему красиво танцевали Микитов Толик и Леся.
Все так же кружила Кольку в одну сторону Тешкова Дуня. Все так же сидел у Шовковихи на коленях Дунин Миколка.
Все еще, поправляя завязанный палец, злился на Микитенка Гатила, а хлопцы подшучивали над теми, кто танцует.
Мирно, как и раньше, беседовали в сенях Микита с Демидькой.
Только теперь уже в кругу не было молодых. Представилось, как бы мелькала, точно белое крыло тишины, в этом быстром танце Люсина фата! В кругу как раз не хватало их веселого смеха…
Где-то за деревней громыхнул, приглушенный, как уходящий гром, взрыв.
— Это, видимо, Евсей из своей «катюши» четырехствольной бабахнул, — засмеялся Клецка.
— Да нет, это кто-то толом рыбу глушит, — высказал свою догадку Демидька — он, стуча ногою, только что вошел в хату.
— А кто бы это мог быть? — усомнился Микита, который за Демидькой просунулся в дверь. — Все, кажется, сегодня тут, на свадьбе.
— Может, леньковцы или из Лапысицы кто…
Савка после взрыва остановился на какую-то пару минут, дал немного передохнуть гармошке, а потом заиграл с новой силой. Он играл все быстрей и быстрей, все ускоряя и ускоряя танец. Все быстрей и быстрей кружились пары: одни уже выбились из ритма, а музыка их обогнала, и они невпопад топали после нее, а другие, казалось, просто летали по кругу, едва касаясь половиц, — только бы не отстать от музыки. Когда Савка, как всегда, резко оборвал игру, почти все, обрадовавшись, что полька наконец-то кончилась, затормозили на месте и, боясь упасть, пока что стояли в кругу и не могли отдышаться — ждали, когда перестанут кружиться головы…
Савка махал пальцами простреленной руки — чтобы быстрее отходили от такой быстрой игры…
И вдруг в эту непривычную после танца тишину с криком вбежал Клецка и, остановившись посреди круга, плача, что-то хотел сказать.
— Там… там…
— Что — там? — побелев, стал приближаться к нему Рогатун.
— Там… там… — Клецке все никак не удавалось проглотить слезы. — Там… молодые… на мине…
В хате стало до звона тихо.
— Что-о-о?! — дико закричал в этой тишине Савка и, встав с табурета, как слепой, выставив вперед руки, пошел на Клецку, но почти незрячими, подслеповато суженными глазами он смотрел не на хлопца, а куда-то глубже, дальше — за Клецку: наверное, туда, где только что громыхнул взрыв. Гармонь, что висела на его плече, растянулась чуть не до самого пола и била дядьку Савку по ногам, но он будто этого и не чувствовал. Выставив вперед руки, медленно, натыкаясь на людей, шел, едва передвигая отяжелевшие ноги, — будто он сквозь стены, сквозь хату, сквозь улицу, сквозь лес видел того, кто поставил эту страшную мину, и шел его задушить…