— Скорее вези нас, Семен, в райком! Мы ему все расскажем.
Назавтра я попросил, чтоб Василенок провез меня по бригадам.
— Так, ты знаешь, я же Семена отпустил. Сегодня ему как раз понадобилось дома побыть, — не глядя на меня, сказал председатель.
— А вы же сами, Владимир Гаврилович, водите машину.
— Давай разве, может, я попробую завести, — нехотя, недовольно согласился Василенок.
Газик стоял возле конторы. Председатель долго возился около него, нажимал на стартер, крутил руль — словом, делал все, чтоб машина не завелась.
— Видишь, ничего не выходит, — вылезая из-за руля и глядя куда-то в сторону, заключил он.
Я же, зная, почему «ничего не выходит», предложил:
— А давайте мы, Гаврилович, пешком хоть на Заречье сходим. Тем более что сегодня сухо, морозик, даже сапог не испачкаем.
Схваченная легким морозцем, разъезженная и перемешанная вчера со снегом уличная грязь сегодня хрустко ломалась под ногами, звонко и как-то по-весеннему легко крошился тонкий ледок на лужах.
По дороге Василенок рассказывал мне про свои «успехи». Урожай, правда, и в «Волне революции» был неплохой. Кое-как его убрали.
— Картошки по 140 центнеров накопали. А в Дружбе даже по 180…
И ты понимаешь, Геннадий, услышав это, я даже остановился, даже переспросил:
— Где, где?
— В Дружбе. Так мы недавно деревню Ярки переименовали, — думая, что я не понимаю именно этого, объяснил Василенок.
Нет, что Ярки стали Дружбой, я уже слышал. Меня заинтересовало другое. Я знал, что всю картошку в Дружбе выкопали Виктор Медвецкий и Геннадий Кухаренка — экипаж картофелеуборочного комбайна из «Большевика»! Видишь, что получается: чужие механизаторы более старательно и заботливо убирали картошку, чем свои. Но удивляться тут, конечно, нечего — твои механизаторы приучены бережливо относиться к каждой картофелине, каждому зерну, выращенному людьми…
На Заречье, пока искали кладовщика и ключи от механизированного тока, мы с Василенком стояли около огромной загородки, где под открытым небом, по пузо в грязи и в снегу, жалостно и простуженно ревели мохнатые от холода телята.
Василенок объяснил, что будет искать какой-то выход, — как раз сейчас ему, видишь, захотелось переоборудовать телятник. И время нашел подходящее — перед самой зимой…
Наконец принесли ключи. Нехотя, долго ковыряясь в замке, отмыкал председатель мехток. Заскрипели двери. Возле сушилки — ссыпанное кое-как, занесенное снегом, мокрое, неочищенное зерно. Через огромные дыры в фронтоне (через них, видимо, и снегу столько насыпало) в мехток залетают вороны и, не обращая внимания на людей, садятся на гору зерна. Правда, немного подальше от нас.
Когда мы открыли второй ток, глаза ослепила свежая, яркая зелень. Высоким и широким зеленым холмом бурно росла на току молодая озимь. Можно было брать косу и косить ее на подкормку. А от дверей под всю кучу подтекала вода — верная гарантия того, что завтра прорастет даже и то зерно, которое сегодня пока не пробудилось.
И мне вспомнилось, как еще в Орше, увидев на дороге горстку зерна, что неизвестно как попала на асфальт, Василенок, тот самый Василенок, который стоял теперь перед этими дружными всходами, не на шутку разозлился:
— Вот видишь, мы там растим, стараемся, над каждым зернышком дрожим, каждый колос оберегаем, а тут вон как его рассыпают, как не ценят наших трудов.
И знаешь, Геннадий, мне почему-то так хотелось, чтоб те свои слова Василенок вспомнил вот здесь, над этой горой загубленного хлеба, над теми тоннами зерна, которое сгорало в Заречье.
Но Василенок молчал.
Чувства неловкости, стыда и злости сменялись во мне, когда мы с Василенком стояли перед зеленой горой выращенного, собранного и так безнадежно испорченного хлеба.
И может, потому мне, понимаешь, всегда приятно снова, хоть мысленно, возвращаться в твой «Большевик», где все работы идут слаженно, не слишком подгоняя одна другую. Скажем, после весеннего сева у твоих колхозников всегда остается каких-то две свободных недели перед сенокосом — чтобы перевести дух, оглядеть технику, подготовиться. И так между всеми работами: между косьбой и жнивом, между тереблением льна и уборкою картошки у тебя всегда есть время на раскачку, ибо, если колхоз, не дай бог, собьется с этого ритма, ему уже никто не сможет помочь: ни представители из района, ни сам председатель. Тогда все, как говорится, будет валиться через пень-колоду, не закончено сенокошение, а уже осыпается рожь, не закончена жатва, а уже, смотришь, подгоняет картошка…