— Хорошо, сдаюсь, — не выдержал Богдан и в знак капитуляции поднял обе руки, выпачканные масляной краской и резко смердящие растворителем. — Я дурак и идиот, не оценил вашего сиятельного внимания и обворожительных глаз, столь удивлённо шарящих по моей фигуре. Каюсь, каюсь. Мне припасть к вашим стопам и целовать пол, по которому ступала ваша очаровательная ножка или достаточно и этого?
Я не сдержалась и рассмеялась. Он тоже как-то слишком хитро сузил неожиданно глубокие глаза. На мгновение мне показалось, что в них мечется что-то… слишком грустное что ли, что-то, что обычно прячут за завесой самоиронии или циничности — ненависть к убогому телу, безответную страсть, жалость или злость. Но искорки мелькнули и погасли, а вдаваться в душевные муки человека я не собиралась — этого ещё не хватало: колупаться в их грязном белье, словно ты какой-то презренный золотарь!
Чай я всё-таки выпила. И не одну кружку. И не только чай. И не только выпила. Когда удаётся сломать первый лёд в общении, работать становится одно удовольствие. Это напоминает игру отгадайку: отгадай ключик к его сердцу, отгадай нужный вопрос, которого он ждёт, отгадай необходимый ему ответ, разгадай, подбери, найди и так далее.
— Вы что-то рисовали? — я проследила за бесполезными потугами хозяина квартиры, старавшегося отмыть краску с ладоней. Бесполезно, не знаю, что он там использовал, но её не брал ни керосин, ни растворитель, ни мыло, ни порошок.
А вот художникам, расписывающим обитель Люцифера, не пришлось ломать голову над подобными проблемами, скорей их интересовала другая сторона вопроса — где взять достаточно материала. Кровь неплохо стимулировалась жидкостью из ближайшего источника, куда им приходилось топать всякий раз, когда "чернила" в их собственных венах сворачивались. Не знаю, что именно текло в треклятом источнике: серная ли кислота, соляная, но проклятые души мастеров ходить к нему не очень любили и подгонять их приходилось свинцовой нагайкой, распарывающей податливую плоть душ до кости. Да, наш сиятельный всегда умел совместить неприятное с бесполезным: во-первых, кровь с пальца постоянно облупливалась, потому что не могла вынести адской жары и такого же холода, а во-вторых, вид грешников, собственнокровно размалёвывающих тринадцатиэтажные хоромы или окунающих руки в бурлящую кислоту и корчащихся от испытываемых ощущений — не самое вдохновляющее зрелище. А уж запах плавящейся плоти… Хотя следует признать, впечатляет.
— Да так, мазню развозил, — неожиданно замялся художник.
— Покажете? — не особо надеясь на успех, поинтересовалась я. Получила отказ, что удивительно — вежливый, и решила быть понахрапистей. Никогда не считала смущение таким уж необходимым качеством, которым Всевышний наградил благодарное человечество, но что-то меня кольнуло. Ну, не может подобный Богдану человек так сконфузиться, особенно если учесть, что творчество его уже более-менее признано, а моё мнение ему с самого начала было до лампочки.
Наконец, не иначе чтоб я наконец заткнулась и перестала его доводить, талантливый наш соизволил отомкнуть потайную коморку и продемонстрировать скрытые внутри сокровища. О том, что это именно они, я поняла, как только шагнула в заставленное картинами помещение. От половины из них веяло непреодолимой жутью — слишком светлые и пасторальные, была б моя воля — сожгла б к чертям, ещё несколько вполне обычных, я бы даже сказала, параллельных — ни Свет, ни Тьма, такими не заинтересуются: всякие цветочки-зайчики-Машки-мордашки, обычная мазня, которой на каждом заборе хватает, но вот некоторые…
Картина словно источала жар преисподней, мерно пульсировала под моей ладонью. Нарисованное на ней чудовище с красными светильниками глаз злобно скалилось прямо мне в лицо. Демон. И судя по рваным клочкам тумана за спиной — высшей иерархии, как Молох. Мощные лапы безжалостно разрывали нечто серебристое и бесплотное. Я почти слышала отчаянный крик безвинной души, попавшей в его когти. На следующей непосвящённые не увидели бы ничего интересного кроме пары мазков и масляных лент, перечертивших весь холст. Сомневаюсь, что мэтр сам понял, какое чудо сумел изобразить: адские кольца, поддёрнутые утренним туманом и клубящимся из центрального вулкана паром, освящённые кровавой зарёй в день летнего равноденствия. В единственный день в году, когда Ад можно разглядеть с высоты птичьего полёта, а истинно раскаявшимся грешникам (естественно из высших "облегчённых" кругов) перейти в райские кущи (тоже естественно в высшие сферы, они мало чем отличаются от наших — такие же серые и переполненные безысходностью, одно название, что Рай).