— Всех не казнишь.
— Так не все же?
— Ну, конечно... Не знаю, если иностранцы сейчас не помогут, выхода нет.
— Да что вы зарядили? И поручик не в лучшем настроении, и ты опять же...
— Сидишь ты здесь, папа, в дыре, и не видишь, что вокруг делается. А я проехала и насмотрелась — от Петрограда до Урала голь рычит. Ужасно! Нет, это не Разин и не Пугачев. Это страшнее...
— Всего-то я, конечно, не знаю, но кое-что вижу. У нас тоже каша заварилась. Войсковой атаман пока еще город держит, а все ж видным людям совет дал из города выезжать, где поспокойнее. Это он по секрету.
— Значит, драпать собирается?.. Ну, а ты?
— Я — наотрез! Вот только не знаю, как с тобой быть. Может, оно и тебе след на время податься, скажем, в Уральск?
— А там что? — недовольно спросила Ирина. — Сказать откровенно, я не отсиживаться сюда ехала. Другая цель была. Узнала, что здесь сколочена крепкая казачья армия, вот и решила помочь, хотела создать женский ударный батальон.
— И думать не смей, — прошипел Стрюков. — Из головы выкинь! Было в Питере, ну и хватит... А тут брось выдумки.
— Это, собственно, не моя идея. Но... Словом, не трать напрасно красноречия, — прервала его Ирина. — За дорогу я сама многое поняла. Главным образом за дорогу. Безрассудно! Успокоился?.. Бежать в Уральск? Извини, папа, чепуха. Самообман. Ситуация такая, что если где-нибудь красные меня опознают... В общем у меня один путь — двинуть за границу. Многие так поступают и в Петрограде и в Москве — вся знать. Или не с чем?
— Ну, об этом разговору пока нет.
— Вот и махнем вместе. Понаблюдаем издали. Подождем перемен. А нет, и там деньги — деньги. Что скажешь?
— Уж я не знаю... — нерешительно промолвил Стрюков. — Насчет заграницы не от тебя первой слышу. — Он помолчал. — Так вот, я скажу то, что думаю об этой самой загранице. Тебе легко рассуждать, ты добра не наживала. Только, пожалуйста, не думай, будто я попрекаю тебя таким обстоятельством. Да ни боже мой! Каждому человеку свое дадено. Вот так. А у меня, если говорить чистосердечно, каждая копейка, мною нажитая, свою печать в душе поставила. Ты можешь, дочка, понять это? Словом, заграница не для меня. Что касается тебя — другой разговор. Уж если решила удариться туда, поезжай. Но знай: самый верный путь — через Уральск. Главное — до Каспия рукой подать, а там английские пароходы. С радостью возьмут. В Копенгагене, в главном банке, на твое имя сделан вклад. Двести тысяч. Долларов! Это тебе не рубли.
— Спасибо, отец, — Ирина кивнула головой. — А сам, значит, категорически?
— Пока, Иринушка. Ну, а дальше... — он развел руками. — Нет, что там ни говори, а я не верю, чтобы все это надолго. Вот не верю — и конец.
Ирина швырнула в угол дымящуюся папиросу.
— Мне уже ни о чем думать не хочется. Происходит какой-то фарс. Царя убрали, нашли, казалось, достойного вождя, ведь всюду, на всех перекрестках все вопили: Керенский, Керенский! А он, этот оратор, девичий идеал, сам удрал, да еще, говорят, в бабьей юбке. Словом, трус и подлец. А ваш атаман как, в смысле характера?
— Что тебе сказать? Рука у него вроде крепкая. Держал же всю округу! Даже и не думалось. А тут деповские поднялись. К ним пехотный полк переметнулся. Фронтовики оружием снабдили. Словом, одна сволочь! Вот и пошло. Все же атаман вышиб их из города, ну, а с тех пор бои перемежаются: то они нажимают, то мы на них. Воевать нечем, вот беда.
— А у тех?
— Тоже не очень. На дареной кляче далеко не уедешь. Долго не протянут.
— Идиоты, фронтовиков допустили, — буркнула Ирина.
Сверху спустилась бабушка Анна.
— Ну, как там гость? — окликнул ее Стрюков. — Устроился?
— Будто все, что надобно.
— Папа, мы обедали кое-как.
Стрюков оторопело глянул на Ирину.
— И молчит! — загремел он. — Люди добрые! Нет, а я-то тоже хорош, нечего сказать! — Он постучал пальцами по лбу. — На радостях памороки забило. — И подобревшим голосом обратился к бабушке Анне: — Ну-ка, Анна, покажи свою хватку. Давай на стол собирай! Да так, чтоб одна нога там, а другая тут. И по-праздничному! Что в печи, все на стол мечи!
— У меня все готово. В один момент, — засуетилась бабушка Анна и, стараясь не шаркать башмаками, выбежала из комнаты.
Заметив, что Ирина то и дело поглядывает на лестницу, ожидая, когда появится Обручев, отец спросил:
— Поручик-то что, не насватывается ли?
— Я ему многим обязана, — сухо и неопределенно ответила Ирина.
Судя по этому ответу, можно было сделать любой вывод. По крайней мере Стрюков понял по-своему.
— Повадку-то больно не давай, — грубовато заметил он. — И не торопись. Вот, даст бог, закончится вся эта заваруха или вообще все как-то определится...
— Папа, — недовольно прервала его Ирина и, немного помолчав, словно собираясь с мыслями, заключила: — Извини, не люблю, когда... Я ведь не маленькая. Договорились?
Такой отповеди Стрюков не ожидал и только пожал плечами — мол, как знаешь.
— Человек-то хотя верный?
— Лучше других.
— А как смотрит насчет заграницы?
Услышав его вопрос, она усмехнулась — значит, поняла...
— Он не того склада человек, как ты подумал. Честно говоря, я была бы рада такому спутнику. Но не от меня это зависит. Давай лучше о чем-нибудь другом...
— Мда-а, — протянул Стрюков. Такого ответа он не ожидал. — Небось в Петрограде голодно? — прервал он неловкое молчание.
— В Питере жрать нечего. И тиф. В Москве тоже.
Послышались осторожные шаги, и на пороге гостиной появился Василий. Стрюков молча уставился на него.
— Хозяин, там у ворот просится один. От атамана. Говорит: полковник Рубасов...
Стрюков яростно хлопнул себя по бедрам.
— Так что же ты? Давай зови, веди! — И когда Василий выбежал, зло добавил ему вслед: — Заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Не голова, а пустой котел. Никакой тебе сообразительности.
От Ирины не скрылась та едва заметная торопливость, с которой Стрюков приказал Василию ввести гостя.
— Кто такой? — поинтересовалась она.
— Как тебе... Ну, вроде бы правая рука атамана. Вот так. Если откровенно, на нем, можно сказать, все дело держится. Полковник, конечно. Из лейб-гвардии. Тоже как будто из Петрограда. Или же с Москвы.
Ирина сорвалась с места
— Я не могу так, ну, в домашнем, — сказала она, отвечая на удивленный взгляд отца.
Глава девятаяЕдва успела Ирина выскользнуть из комнаты, как дверь хлопнула и послышались четкие, уверенные шаги.
Стрюков пошел навстречу.
— Попасть к вам в это время, оказывается, не совсем просто, ночная охрана допрашивает с пристрастием, — проговорил гость и протянул хозяину руку, предварительно сдернув с нее перчатку. — Здравствуйте, Иван Никитич. Рад видеть вас в добром здравии.
Перед Стрюковым стоял высокий, плечистый человек в черкеске с полковничьими погонами.
— Милости прошу! — Стрюков чуть поклонился, широким жестом приглашая в соседнюю комнату.
Улыбаясь, как доброму знакомому, гость поблагодарил и двинулся за хозяином.
— Извините, что в такой неурочный час.
— Ну, пустяки, — промолвил Стрюков, — хорошим людям всегда рады.
— А я, знаете, неоднократно собирался — надо, думаю, хоть посмотреть, как вы тут живете, да все не получалось.
— Какая же теперь жизнь, — недовольно пробурчал Стрюков, соображая: что же все-таки могло привести к нему в ночное время начальника контрразведки атамана? Его вдруг осенила мысль: а не имеет ли этот визит прямой связи с тем, что сегодня его не принял атаман? Стрюков не боялся полковника Рубасова, но ему стало немного неприятно от такого предположения...
Вошли в гостиную. Хотя там и горела яркая «молния», в просторной комнате было темновато. По дальним углам сгустились тени. Рубасов быстрым, прицеливающимся взглядом окинул комнату.
— А у вас, Иван Никитич, как у большинства, царит полумрак, — на его губах мелькнула добродушная улыбка. — Возвращаемся к лучине, затем к каменному веку.
Стрюков попробовал вывернуть фитиль, но лампа начала коптить, и он снова привернул.