— Ох, ты же знаешь, что он не отпустит тебя. Поэтому не спорь, пиши, что велят. Я научусь, не переживай. Я точно смогу, но не сегодня. Сейчас мне нужно опохмелиться и кого-нибудь съесть. — Принцесса скорчила похабную рожицу, и Эжени почувствовал ее плотоядный взгляд на своей филейной части.
— Я крайне ядовитый, моя королева, поэтому жрать мы будем кого-то другого.
— Пиши и не порть мне аппетит! — “Тебе испортишь”, — прищурился парень и продолжил точить ножичком гусиное перышко: — А ну их нахер, моя госпожа! И законы эти местечковые. Я предлагаю пошалить, — Эжен отбросил в сторону перышко и наклонился к тазу с водой — умылся, — Ну все, чувствую себя готовым на подвиги.
— В купальню, мон шер, а законы про кошек оставим на потом. Или еще лучше — пусть их принимает дражайший супруг.
Распахивая французские окна в сад, Эжени перестала грустить. У ее ног лежал весь мир, а рядом милый дружок Эжен. Вместе они покорят любую вершину, переспорят ее упертого супруга, который не желает слышать о разводе. А он так нужен Эжени — она больше не может дышать дворцовыми миазмами. Сейчас, за городом, она чувствует себя дома. Запах сирени бьется в окно с утра. В озере ночью плещутся рыбки, наверстывая дневное ленивое лежание на дне и редкие подъемы к поверхности. Даже поля окружившие поместья и щедро залитые навозом на пару лет отдыха — живые. Эжени хочет остаться, но друг-муж-король не пускает. Молча, морщит лоб, отвергая саму возможность переговоров. Он заменил себя Эженом. Но это игрушка на двоих и принцесса всегда знает, когда нужно отойти в сторону и промолчать — не защищать, не просить, просто терпеть и ждать. Чего? Он не отпустит обоих! Эжени взвыла от бессилья.
— Я готов, моя крошка. — Дверь парнишка открывал ногой, потому что в руках нес ворох белоснежных пушистых простыней.
— Тебе не кажется, что в доме какая-то странная тишина, — проворковала пышка, поправляя сползающие простыни с плеча Эжена. — Уж не затеял ли милый какую-то пакость? Я жуть, как боюсь его выходок. Как найдет что-то на парня, хочется сквозь землю провалиться.
— Господи, да что ты боишься его. Он совсем не страшный, я бы даже сказал справедливый. Я вот опять к той истории возвращаюсь со ста дукатами…
— Эженчик, что за дела? Ты опять оброс долгами?
— Нет, ты послушай! Он меня выпорол, но ведь было за что! А потом поил чаем и гладил по голове. И … он тогда мне две сотни еще отсыпал, прямо там в спальне. Вытащил у кого-то из придворных, которые подслушивали под дверьми мои вопли, кошельки и сунул в руки — я не отказался.
В купальне они были совсем одни. Пар, источаемый горячими источниками, вырывался со дна, из пробитых в мраморном полу дыр и насыщал воду белой взвесью кальция и тягучей тяжестью. Долго здесь никто не оставался, но плавание среди оплывших жемчугом камней было приятно до одури. Купальщики плутали между разными бассейнами, разглядывали дно на глубине с поваленными статуями и колоннами. Кронпринцесса и ее верный дружок обосновались в небольшой ванной с неглубокой чашей. Эжен панически опасался глубины и поэтому чаще восседал на краешке и делал вид, что плещется. Так и сегодня, он расселся на бережке в одних плисовых подштанниках, болтал в воде ногами, и мысли его были очень далеко.
— Жени, я очень толстая? Меня совсем нельзя полюбить? А? — Девушка с вызовом смотрела на парнишку, всем видом демонстрируя свою крайнюю незаинтересованность. — Он меня никогда не полюбит, как..? — она осеклась и спрыгнула в воду. Тонкая рубашка облепила рыхлое, пышное тело, обнажая красивую грудь, округлые бедра. Волосы поползли ядовитыми змеями и закрутились вокруг шеи.
Мальчик словно очнулся от ее слов. Посмотрел широко открытыми мертвыми глазами и, смахнув навалившийся морок, потянулся к своей подружке:
- Какая чушь! Если бы ты была не замужем, я бы давно оказался с тобой в супружеской постели, и только посмей у меня увернуться от исполнения супружеского долга! — Эжен плеснул себе в лицо воды, и со стороны девушке показалось, что он умылся слезами, но она привыкла к его грусти: “Показалось, показалось…”
========== Памфлет для королевы ==========
<right>Непоправимым оскорбленьям
Приносит время исцеленье.
</right>
— Арфу! Арфу оставь в покое! — Эжени картинно обмахнулась веером размером с хороший хвост павлина. — Эжен, — скрипнула она зубами: - Я тебя умоляю! У тебя совсем нет слуха?! Или ты терзаешь меня специально по чьей-то злой воле?
— Нету ни капли! Мой дорогой единственный покровитель и опекун оторвал слух вместе с ушами в глубоком детстве. Эжени, а вдруг он вернется? — Задумчиво прильнул к инструменту парень.
— Господь с тобой! Чур, меня! Ты о ком? — Кронпринцесса слетела кубарем с кровати и понеслась к окну, сшибая на ходу стулья, кресла, пуфики, разгоняя свору замызганных ленивых болонок, которых давно никто не чесал и не мыл. Их делом было чесаться и отгонять блох от хозяйки. И претендовать на взаимное внимание они не могли.
— Слух Эжени, слух… — Тоскливо обнял инструмент маленький маркиз, и тут же получил смачный удар по хребту от возлюбленной подруги.
— Дурачок, не шути так. Я решила, что ты про кардинальское отродье, которое измучило меня своими нотациями. Ты не забыл, как он распорядился о поездке к святым мощам? Я ПЕШКОМ пойду в монастырь и буду там жить, пока не родится сын! Да никогда! Принц не позволит так издеваться над супругой. Они не дадут мне есть, ты понимаешь это? Я останусь голодной, и, значит, злой как сегодня… — устало ныла Эжени, — я и так похудею, поверь мне дружочек. Не разрешай им отнять тебя у меня.
Она и не заметила, как крепко притиснула к своему объемному телу и мальчишку, и арфу, и даже стул. Эжен задыхался в ее любвеобильном теле, но любовь к подружке и соратнице по шалостям была главной, и он терпел. Теплое дыхание Эжени в затылок иногда успокаивало его.
Эжен вздохнул, и пальцы сами заскользили по струнам, извлекая из памяти свербящие слова, болезненно напоминающие о том, что иллюзия близости должна развеяться. И принц окажется через несколько лет жестоким молодым королем. Он мужчина и ему дозволено все. Он может даже полюбить… Глупой детской любовью. А потом выбросить надоевшую игрушку детишкам из бедных семей. “Поскорее бы…— протянул Жени сладкую мягкую ноту, полоснувшую мысли. — Он не любит и никогда не полюбит”. Дыхание участилось, сердце забилось быстро-быстро от одной мысли об Эйнаре! Чтобы не быть раскрытым, он сбросил руки Эжени с плеч. Грубость, с которой он вырвался из лап Эжени, ее позабавила и ужаснула: Эжен был ей ровесником, но так и остался при дворе маленькой собачкой, которую дозволено пинать и гладить избранным. Иногда ей казалось, что и ее имя будет вычеркнуто из списка, причем, не королевской рукой, а этими самими пальчиками, которые так мило смотрятся на струнах несмотря на ужасную кошачью какофонию. Придворные и даже сам принц предпочитали обходить стороной Эжена за этим занятием: маленький маркиз думает — не мешать! Уродливая паутина звуков перетирается между его пальцами, выстраивается в красивый сильный узор, но не всем и не всегда хватало сил выдержать эту ломку. Он словно изливал свои страхи на струны инструмента, молча, долбил ноту за нотой и, когда рождалась музыка, рядом не оставалась никого. Музицировать ночью вошло в привычку, и он всегда ночевал подальше от двора. Изгонял даже Эжени, но она возвращалась. Он знал, что под утро, проворочавшись в холодной постели, она прибежит к нему. С тоило только веточке хрустнуть в саду, и Эжен понимал, что его друг-медвежонок лезет в окно. И он с улыбкой помогал ей влезть в раскрытый проем — тащил за руки, потом, хохоча, хватался и поднимал юбку и, когда большая принцесса вваливалась под собственной тяжестью в комнату, он вставал над тяжело, загнанно дышащей девушкой и начинал отчитывать ее. Она притворно рыдала, смахивала редкие слезы с глаз. Маркиз складывал руки на груди и делал ей внушение. Так, мол, и так, порядочные замужние дамы не лезут по ночам к молодым мужчинам, и закон однозначен в трактовке её деяния. И как на это посмотрит Эйнар?