— Эйнару нет дела, — равнодушно отмахивалась принцесса и, не дождавшись поданной руки, поднималась, кряхтя, с пола и неслась к столу. Грызла орехи, набивала рот пышными пирожками и, отведя душу, добрела на глазах, — Ну, вот! Теперь можно и поспать. — Она сладко зевала и тащила бутылку вина и Эжена в кровать. А после они мечтали о далеком путешествии. Эжен был помешан на льдах, и когда они увидели на берегу неизвестно как заплывший в их широты айсберг, он влюбился в северное море заочно. Месяц он убегал из замка на берег и ждал. А потом уснул на берегу в холодный вечер, заколел и чуть не помер. Эйнар с Эжени долго выхаживали его в зиму, и как только он стал выходить из комнаты, принц прогнал Эжени и поставил на его плечо клеймо. Маленькое, размером с монетку, — с одной лишь буквой в центре: “Это чтобы ты знал, чью шкуру не бережешь. Если ты сбежишь, то тебя всегда найдут, Жени. Ты теперь Эжен Эхо. Мой человек”.
И он помнил. А иногда, отлавливая на себе взгляд Эжени или Эйнара, он разрывался и хотел быть с обоими. Хотел быть между ними. И тогда он уходил в себя, сочинял в душе свою маленькую сказку. Музыку.
Вот и сейчас, дисгармония и злость вспыхивали с прежней силой. Звуки стали подниматься от его пальцев, легко взлетать и тут же рассыпаться драгоценной мишурой по залу — Эжен играл свою музыку. Двери начали отворяться неожиданно. Люди прибывали, рассаживались на небольшие скамеечки, кавалеры подсаживали не успевших разместиться дам на мраморные подоконники, успевая на ходу стряхнуть с их нежных уставших ножек туфельки — так они не смогут спуститься самостоятельно, и будут терпеливо ожидать. Эжени беспомощно встала со своего кресла, и его тут же нахально умыкнул кардинал. Она была терпелива и просто ждала развязки. Просто так люди не приходили в ее зал. Воздух пропитался сотней чужих запахов и слов. Дамы разворачивали веера, наполняя треском гармонию музыки. Эжен поджал губу, свел от злости колени — бархатные штаны затрещали от напряжения, обнимая любимый инструмент. Рубаха, фривольно расстёгнутая при Эжени, смущала его, но бросить арфу, только потому, что рядом был кто-то чужой, он не хотел. Еще несколько минут он отыгрывал свою маленькую пьесу. Он продолжал ее играть в душе для одного человека, но не хотел сейчас делить свои мысли со всем светом. У него не было выбора. Оставалось попросить помощи у Эжени. Ресницы взметнулись, и насмешливый хулиганский взгляд застрял на ее родинке - это был их тайный знак. Эжени подплыла к пиано, нагнулась к открытым клавишам и, оттопырив внушительный зад, затянутый в юбку со шлейфом, заиграла. Эжен подхватил деревенскую мелодию. Публика зашевелилась, застучали отодвигаемые кресла — всем хотелось танцевать. Пальцы музыкантов отбивали нарастающий ритм, мужчины выстукивали его каблуками, а девушки хлопали до боли в ладоши. Несколько пожилых пар старались припоминать простые шкодливые движения, втягивая в игру гостей. Бряцали брошенные в кучу, шпаги и кортики, летели в сторону веера и шляпки, танцевали без туфелек, взлетая над узорчатым паркетом в сильных руках мужчин.
Эжен не смотрел на бешено бьющуюся по залу метель из платьев и взлетающих высоко юбок. Кружева, кружева, кружева… Море сотканных из роз и фиалок запахов. Пальцы раздирало от боли и напряжения. Он подстраивался под ритм, который диктовала Эжени — она, подпрыгивая на месте и виляя пушистым шлейфом, как сказочным оперением, заставляла его подчиняться.
Он закашлялся, обрывая музыку. Где-то за толпой скрылась Эжени, вернее ее платье. Принц, вломившийся в толпу, отвесил смачный поощрительный шлепок жене: хороша, королева… — и добавил несколько слов совсем не по-французски. Девушка, развернувшись от его перекошенного лица, влетела злосчастной задницей в клавиши. Танец начал увядать. Будущий король был пьян. И был зол. И причина его злости находилась рядом. Придворная шушера повеселилась и теперь пыталась расползтись по углам. Прикинуться там мирной молью.
— Всем стоять! — голос хоть и был хриплым и негромким, но услышали все.
Так отмеривать шаги умел только Эйнар Эхо. Никто не успел заметить его приход — крупный зверь всегда подкрадывался к добыче на мягких лапах и не стеснялся навалиться на спину, чтобы впиться зубами в загривок и перегрызть самый крупный сосуд. А потом смотреть на пульсирующий фонтанчик крови. Смотреть в глаза и забирать последние силы. Он мог даже лизнуть на прощание, словно забирая последний вздох себе. Эйнар вырвал из рук Эжена арфу, настоящий концертный инструмент, весом с хорошего теленка, и отбросил в сторону. Струны взвыли от боли и расстройства, в сторону отлетели деревянные осколки - арфа впилась в пол и оставила глубокую отметину. Он остановился напротив все еще сидящего парня. Его недовольство повисло в воздухе — Эйнар раскачивался на каблуках, мерил взглядом упрямого мальца, а потом вздернул его на ноги и сунул в руки свиток:
- Ну-ка, почитай! — медленно обошел кругом Эжена, остановившись за спиной, через плечо ткнул пальцем в текст и развернул Эжена на себя: - Читай, нам всем очень интересно, что задумал автор этой безделушки!
— Эйнар… мои познания в латыни… ты не можешь заставлять меня, — Эйнар сдавил его плечо, пропахшими порохом пальцами, напоминая кто в этом доме хозяин, а кто забавная безделушка - избалованная и знающая свой удел.
Эжен медленно начал декламировать:
Меня ругают все подряд:
Жена и дочь, тесть и старуха мать.
За что, спросите вы меня,
Клянет вся дружная семья?
Все потому, что я соседке подмигнул,
За юбку прихватил хорошенькую повариху у господ
И подсмотрел в дыру у бани городской за мельниковой дочкой.
Какая малость!
Еще сказала мне жена, чтобы не лазил на шелковицу в саду.
Все потому, что там купальщицы
Белье стирают по ночам. А я там рыбу лишь ужу,
Мне песни их развратные не нужны.
Бывало, пригляжу покрепче тело и белье ее уволоку
Но разве ж это дело: Меня при всем народе за волос таскать?
И по хребтине драть лозиной из пруда?
Когда бы я умел монахом жить, как досточтимый наш наследник,
То я б в семье, как он, приворожил жену и мужа.
Трудный выбор, правда?
Поэтому мой принц, как те весы со сломанным подвесом,
Склониться не желает перед ними.
Он долго и разборчиво теряет время у постели.
Народу не желает он наследника дарить.
Скажите имя той напасти королевской,
Которая ему глаза застила, постель монарха превратила в склеп.
Я б мог помочь великому монарху,
В свою постель по очереди брать обоих
И споры-пересуды прекратить.
Льву все позволено в своем гареме.
Хозяин он, глава семьи, и если принял в покровительство тебя,
Готовься к скучной и холодной ты постели.
Наш рыцарь выбор свой отметил дважды,
Но так его и подтвердить не смог.
За что же бьют меня родные, ведь я свою позицию прилюдно подтверждаю.
Не мучаю возлюбленных холодной лаской,
Топлю печали женские в любви.
Как жизнь несправедлива к ловеласу.
Зачем я не король, льдом затянувший замок и постель?
Ему было противно себя слушать, он утирал слезы, боялся смотреть на поникшую подругу и, когда закончил, молча, вернул памфлет принцу. В зале заговорили. И кажется все вместе. Звуки то приближались к Эжену, то откатывались. Он почувствовал, как полуденное солнце изменило реальность — заволокло дрожащими миражами глаза. Слезы текли ручьем, и вытирать их было стыдно. Он продолжал стоять на месте и смотреть в глаза своему господину.