В окно были видны наши самолеты, и дождь заливал потемневшие брезентовые чехлы на моторах, и они стояли как ощипанные.
— Этот парень, должно быть, стихи пишет, — угрюмо сказал Моркваши.
— Зачем ты его обижаешь, — возразил пилот с транспортной машины, — парень за всех за нас правду сказал… — И тут он бросил карты и объявил, что не будет больше играть, надоело.
— Он меня не обижает, — сказал летчик с истребителя. — Я совсем не обижусь. Все мы понимаем, в чем тут дело. Каждый сам знает, что везет. И хуже нет, чем без дела. Только каждый говорит, как умеет. Главное, как делают люди, а не как говорят. Я сам это знаю. А я сказал просто потому, что так подумал, и я на него не обижусь.
У него было красивое лицо с чистыми резкими чертами и светлый чуб, которым он встряхивал, пока строгал свою метлу.
— Мы тоже не дураки, — проворчал Моркваши, — я нежности говорить не умею и, как в статьях, не умею выражаться. А только, может быть, из-за моей почты сто человек разведутся и сто человек сойдутся зря. Или еще что-нибудь будет. Я не знаю этого, я не читаю своей почты. У меня дело маленькое — письма возить.
— Сидишь тут два дня и не хвастай, — сказал тогда мрачный штурман. — Из-за твоей почты хоть никто не помрет, а вот у «доктора» срочные медикаменты. И ему тоже не больно весело, хоть и выиграл три миллиарда. Да и мы тоже не моржовый клык везем.
— А его тоже по воздуху возят? — вызывающе спросил Моркваши.
— А как же, возят.
— А ты возил?
— И я возил.
— А может быть, расскажешь?
Вошел опять парень с аэродрома и сказал, что погоды долго не будет.
— Зачем же королева Марго положила голову возлюбленного в мешок? — спросил у него тогда Никишин.
— Ты про что? — не понял парень.
— Я говорю, что мы и сами то, что ты сейчас сказал, в окно видим, — сказал Никишин. Парень поглядел на него сочувственно и ушел.
— Пусть лучше летун с истребителя расскажет что-нибудь, — сказал пилот с транспортного, тот, который первым бросил карты. — Мы его не знаем никто, пусть он чего-нибудь нам и завернет повеселее. А то уже все мы тут друг другу надоели…
— Мне рассказывать нечего, — сказал истребитель. — У меня на-днях друг погиб. Гробанулся при испытании. Я лучше помолчу.
— Да, об этом лучше сейчас не надо. Только этого не хватает, — сказал Куркин. — Это дело мы все хорошо сами знаем, как это так бывает.
— А ведь вот как устроен человек, — задумчиво заговорил опять пилот с транспортной. — Сам знает, что бывает в воздухе в плохую погоду на опасной трассе, и все не терпится лететь. Сидели бы тут и радовались… Спокойно, еду приносят, никуда отсюда не свалишься…
— Нечего нам говорить, где спокойно, а где нет, сами все понимаем, — сказал своим таежным голосом Моркваши. — Человек и так все понимает, если он не совсем только медведь или клык моржовый… — И он посмотрел на мрачного штурмана. Они сидели рядом, оба квадратные, лохматые, и было трудно различить, кто из них больше похож на медведя.
А за окном все так же видна была степь и самолеты под дождем, нахохлившиеся под мокрым брезентом, закрывавшим моторы. И видно было, как ветер порывами гонит воду по степи и на открытом пространстве ему негде остановиться.
— Тут часто так бывает? — спросил истребитель.
— Я тут давно работаю, бывает дождь, а чтобы так без конца было — не помню, — сказал ему «доктор».
— А вы что везете? — спросил у меня пилот с транспортной.
— Мы дрова везем, нам спешить некуда, — сердито отвечал за меня Куркин.
— Они, правда, дрова везут, четыре бревна и все четыре грузят в кабину. Одно из них любит спать днем, а ночью будить всех соседей, — сказал Моркваши и посмотрел на спящего Чивилихина, но тот не понял намека и все спал.
— Вставай, Чивилихин, Тулу проехали, — сказал Моркваши и потянул его за ногу. Чивилихин проснулся и сел растрепанный.
— Теперь три медведя подряд, — сказал, глядя на нары, «доктор».
— Ты мне, Чивилихин, напоминаешь принца Генриха Наваррского. Столько же в тебе сейчас изящества. Это из «Королевы Марго», — пояснил Никишин Чивилихину.
— Пошел ты со своей королевой… И как вам, ребята, не стыдно? — сказал тот. — Все пиво выпили, а мне что? — и он поглядел, зевая, на наш стол.
— А ты спи больше.
— Хватился, милый. Здоров же ты спать. Ты так и погоду проспишь.
— Нет, я сразу проснусь, как дождь перестанет. Я ведь погоду чую во сне. На то я и штурман…
Стало темнеть, и мы зажгли фонарь.
Теперь уже ничего не клеилось, и Чивилихин не внес оживления в наше общество. Мы все покурили молча и легли спать, хотя неприятно было даже подумать о том, что дождь опять будет стегать всю ночь по крыше, как будто там возятся жуки.