— Почему вы так думаете?
— У вас еще мало терпения, нет привычки к настойчивой работе. Вы любите, чтобы все вышло сразу. Спокойно работать вам скучно. Вам надо было остаться истребителем… Да и кто вас направит в испытатели?
Корнев промолчал и стал смотреть вниз; снова, как это уже часто бывало во время споров с командиром, он почувствовал обиду. Самолет попрежнему шел над тундрой. Земля цвела в пестрых травах, внизу виднелись маленькие озера, похожие на синие тарелки, почти сплошь покрытые птицами, как белыми хлопьями пены. На песчаных косах, у берега прозрачной реки, тонким золотом плескались желтеющие уже березки… Они казались вырезанными из картона, а тени отчетливо ложились на землю.
— Когда я впервые попал в этот край, — сказал Корнев, — я и не думал, что здесь бывает так красиво. Мне почему-то тундра представлялась безжизненным, мертвым пространством…
— Мне очень приятно, что вы любуетесь нашим краем, но я хотел бы напомнить о вашей обязанности вести штурманский бортжурнал.
— При хорошей погоде? Мы и так видим на земле все ориентиры.
— Очень жаль, что этой обязанностью часто пренебрегают, заполняя журнал перед посадкой. У нас нет штурмана. Вам надо работать за него.
— В такую погоду это просто излишняя канцелярия, — с досадой сказал Корнев, чувствуя утомление от ровного и настойчивого тона, который приходилось ему теперь слушать в каждом полете. Он летал с Суботиным уже несколько месяцев, но они так и не сумели найти общий язык. Получив назначение в экипаж Суботина, Корнев встретил на аэродроме бортмеханика Костю Строева и спросил у него: какого он мнения о командире? Ответ был короткий:
— Зануда…
Корнев не считал, что есть необходимость в том, чтобы муштровать его как мальчишку. Он никогда не был слепым поклонником всех параграфов в инструкциях; его раздражала мелочная придирчивость командира. Заполнив бортжурнал, он сказал Суботину:
— Петр Васильевич! Я ни разу не ослушался ваших распоряжений, но тем не менее во многом не согласен с вами. Зачем так слепо держаться каждой буквы наставления по производству полетов? На одном наставлении не полетишь.
— А вы слышали поговорку о том, что наставление написано кровью летчиков?
— Слышал.
— Но так ее и не поняли. Зря я вас учу порядку. Все равно ничего не выйдет.
— Я тоже так думаю, — сказал Корнев. — Мы слишком по-разному понимаем порядок.
Они опять замолчали, глядя вниз, на землю, где тундра уже сменилась ландшафтом редкой северной тайги. Вскоре вдали показались строения небольшой фактории Кадым. Самолет сделал круг над аэродромом и пошел на посадку. Поднимая пыль, колеса коснулись земли. Оставив машину на попечение механиков, экипаж пошел в столовую.
Суботин сел за отдельный столик и заказал два стакана сметаны; Костя Строев, не упускавший случая плотно поесть, взял двойную порцию котлет; радист Хохлов, долговязый человек, был от природы молчалив и чем-то напоминал тюленя в задумчивости. Корнев, хмуро тыкая вилкой в свои котлеты, смотрел, как Суботин аккуратно ест сметану, Хохлов молчит, а Строев кончает свою вторую порцию… Ему вдруг показалось, что все это длится уже вечно и будет длиться так же вечно: так же день за днем, переругиваясь с первым пилотом, будет он «пилить» по одной и той же трассе, так же Суботин будет есть маленькой ложкой сметану, Строев спросит две порции котлет, а Хохлов промолчит, хоть вилкой ткни, не шевельнется…
— И как в тебя столько лезет, — сказал Корнев с досадой Косте Строеву. — Таких, как ты, двойным жалованьем не прокормишь.
— Что ж ты мне под руку говоришь, — огорчился Строев, — я только что хотел еще попросить.
После обеда они вернулись к самолету; командир пошел к диспетчеру заполнить полетный лист.
— Придется задерживаться в Кадыме, — сказал, вернувшись к ним, Суботин. — Буранск не принимает, закрыт туманом. Будем ночевать, вылетим рано утром.
В маленькой деревянной гостинице аэродрома мохнатые ветки кедра стучались в окно; в комнате на три койки было тесно, но чисто. Суботин поместился в другой комнате. Корнев давно уже привык к походной жизни. Не стоило вспоминать бесчисленные ночевки в разных местах земли: в землянках, гостиницах и бараках, в России, Германии, Венгрии и опять в России. Больше всего приходилось ночевать у аэродрома, и он привык засыпать под знакомый гул моторов.
Был уже вечер. Хохлов читал газету. Строев где-то достал гитару: у него был чистый хороший голос, его любили слушать. Сидя на койке, он негромко пел, глядя на темный квадрат окна, за которым шумели кедры. Корнев любил эту песню: он услышал ее впервые здесь, на Севере.