Корнев, бывший военный летчик, по всем своим привычкам был врагом всякого формализма. Он вспомнил, как однажды, проводя учебный бой над аэродромом, поднял самолет в петлю; когда он висел вверх ногами в воздухе, в лицо ему вдруг ударило горячее масло — вылетела пробка из маслобака. Почти никогда он не был так близко от смерти. Он сажал самолет, ничего не видя, глаза заливало потоком масла. Это была вина механика, Ивана Васильевича Гапоненко, пожилого степенного полтавчанина. За всю войну это было единственной ошибкой Гапоненко, который отличался своей заботливостью о самолете; но в этот день Гапоненко получил письмо о гибели сына и ходил сам не свой. Когда Корнев вышел из самолета, он увидел бледное лицо Гапоненко. Законы фронта были суровы. Но Гапоненко сам переживал свою вину, он видел положение летчика в воздухе. «Иди, иди, Иван Васильевич, нечего тебе переживать, — сказал ему тогда Корнев. — Я сам решил проверить перед полетом пробку от маслобака и не завернул ее доотказа». Так было на фронте. Неужели теперь Селиванов будет наказывать Суботина за изменение маршрута, когда речь шла о спасении людей?
От этих мыслей Корнев перешел к мыслям о собственной судьбе. Пять лет прошло после войны, год он еще оставался в армии, два года летал в Средней Азии, два года здесь, на Севере, и все еще вторым пилотом… Чтобы стать командиром корабля, надо было направление в школу высшей летной подготовки ГВФ, но характер у Корнева был резкий, и это ему мешало. Здесь, в Юганске, он с самого начала не ладил с Селивановым, и ждать от него было нечего. Корнев не носил своей золотой звезды, — было неудобно перед товарищами, знаки отличия которых были значительно более скромны. Но он чувствовал, что именно это вызывало у Селиванова особую к нему неприязнь; Селиванов завидовал всем отличиям, которых не было у него самого. Вызывая Корнева для очередной нотации, он говорил: «Хоть вы и Герой, но напрасно вы думаете, что вам все позволено…»
Корнев видел, что мечта его стать испытателем все так же еще далека.
Суботин, Хохлов и Строев давно уже спали. Слышен был громкий храп Хохлова, за который его звали «радиопередача для глухих». Корнев снова увидел перед собой бесконечную тундру — он ехал через нее на оленях, трава утомительно мелькала под нартами, и этому не было конца; на нартах, укрытая оленьей шкурой, лежала больная женщина, не было видно ее лица, и он не знал, кто она; все же он сказал ей: «У нас нет шестого оленя, и ехать еще долго, вам придется потерпеть». — «Успеем ли доставить ее в больницу и смогут ли ей помочь врачи?» — подумал Корнев и почувствовал, что засыпает.
На следующий день, в Юганске, едва только их самолет сел на аэродром своей базы, они услышали от летчика Виноградова — первого, кого встретили:
— Ну, и заварили кашу! Куда вы пропали?
— Мы летали искать геодезистов в тундре, — сказал Корнев.
— Почему не сообщили об этом? Никто не знал, куда вы девались.
— Мы разговаривали с самим Селивановым.
— Как же так? Селиванов ничего не знает. Он сказал, что вы по графику ушли из Кадыма в Буранск, но в конечный пункт не прибыли, и приказал готовиться к поискам вашего экипажа.
— Комедия началась. Первый акт, — произнес Суботин и прямо пошел к Селиванову.
Они разговаривали почти час. Из комнаты ничего не было слышно, так как Суботин не имел привычки повышать голос.
Выйдя от командира отряда, Суботин попросил Костю Строева: