Суботин остановился и посмотрел на Корнева. Потом вдруг улыбнулся и быстро протянул ему руку:
— Валяйте, — сказал он весело, крепко пожимая ему руку. — У вас это скорей выйдет. Упрямый вы!
…Через несколько дней Корнев последний раз прошел по аэродрому Юганска и поднялся в самолет уже в качестве пассажира. Последний раз взглянул Он на свой аэродром. Сидя на ящике в фюзеляже, он думал о том, что скоро встретится с женой, с которой поссорился из-за того, что улетел на Север, прожив с ней меньше месяца после войны, — ему это нужно было, чтобы освоить тяжелые машины, которые он раньше не знал. Она тогда сказала, что не бросит свою работу, чтобы лететь за ним, а это было очень обидно, потому что работа у нее была совсем обычная, не то что у него. Он вспомнил также Азарину, с ней даже не удалось проститься, но он послал ей записку, в которой, конечно, не мог сказать, что она чем-то напомнила ему вдруг жену; и он подумал: а смогла бы Азарина бросить все и улететь с ним? Жизнь все еще была очень сложной.
Загудели моторы, машина побежала по земле и оторвалась. Корнев за свою жизнь пролетел уже около миллиона километров, много разных мест без особого сожаления оставляя позади. Но в этот раз он вдруг почувствовал какую-то неясную, непривычную для него грусть — легкую, как тонкая облачность за окном. Внизу, под крылом, в осенних красках последний раз проплывала тундра, медленно, но неотвратимо уходя назад, в прошлое…
ЦВЕТЫ КАТЛЕИ
Летом неожиданно сразу началась жара и дни подряд стояли знойные, душные, без дождя. Листья на деревьях быстро потемнели и стали похожи на деревянные, выкрашенные в темнозеленый цвет, — такой же, каким красят скамейки на вокзалах. В душном воздухе среди больших каменных домов города вместе с пылью стоял пух от тополей, но в этом году он не был как снег; вместе с пылью он становился серым и устало падал на землю, даже не пытаясь лететь далеко в жарком недвижном воздухе.
В саду тоже было жарко. Трава начала выгорать на солнце. Поливать можно было только утром и вечером, чтобы не погубить растений. В открытом грунте цветы в этот год цвели не в свои сроки, многие распустились раньше, но все равно их было меньше, потому что они быстро осыпались. Сад был очень старый, и у него был такой же вид, как у мудрого человека, привыкшего спокойно встречать и радость и лишения.
Нина Павловна очень любила этот сад. Он стал необходимой частью ее жизни.
В саду росли тысячи разных растений, и, если пройти по дорожкам, казалось, что идешь по всем странам мира. Целые поляны огненных оранжевых маков виднелись рядом с пестрыми и мелкими цветами альпийской флоры; карликовые японские деревья, ростом ниже колена, с причудливо изогнутыми ветвями, точно такими же, как на гравюрах старинных японских мастеров, росли рядом с фантастическим нагромождением как будто сложенных из тусклозеленых камней мексиканских кактусов; во влажной и душной теплоте оранжерей навстречу свисавшим со стен ползучим растениям тянулись розовые искры цветов бегонии; а в отдельном большом бассейне, если прийти до полудня, можно было видеть, как горят сиренево-голубым огнем египетские лотосы, — к вечеру они закрывались, и только круглые бледнозеленые листья плавали по темной воде. И были другие оранжереи, где, упираясь в высокий стеклянный свод, сплетали свои решетчатые кроны пальмы разных стран; а под ними, на песчаных дорожках, всегда было сумрачно и таинственно, как в джунглях. Если же здесь, в оранжереях, становилось слишком жарко, можно было пройти к пруду, где плакучие ивы сразу напоминали о том, что ветер, который чуть шевелит их листья, — это ветер с полей и перелесков России. Зимой среди белого снега и кружевного инея на окнах отчетливо видные сквозь стекла оранжерей яркие пятна апельсинов казались множеством зимних оранжевых солнц, пойманных в большую стеклянную банку. Ботанический сад иногда хотелось сравнить со сновидением, с тем причудливым переплетением несовместимых впечатлений, какие бывают только во сне.
В сад приходили люди, взрослые и дети. Они рассматривали растения, немного уставали от их разнообразия и уходили так, как будто вместе с собой уносили частицу сада.
Но главным в этом саду была работа. Почти ежедневная, упорная, в течение многих лет. И Нина Павловна любила ее долго и молча, как любят живого человека, так же, как долго и молча любила она того, кто всегда заставлял ее волноваться и страдать. Работа, так же как и этот ненормальный человек, десять лет назад ставший ее мужем, приучала к терпению.