Через руки Екатерины Петровны прошло столько больных, что они сами удивлялись, как она может всех их помнить и узнавать при встрече. У нее был такой характер, что очень мало людей не любили ее, и на чужих, посторонних ей, она разделила столько человеческого внимания, что, оказалось, не хватило собственной семье. Но об этом своем характере она никогда не думала. Она думала сейчас только о том, что Зинаиду Павловну пора сократить из райздрава, чтобы не мешала работе, и что об этом надо сказать заведующему райздравом, потому что и так работать трудно, не хватало только, чтобы еще мешали; и она думала о том, что сейчас начнется обычный день, а у нее необычно усталое настроение.
Снова вошла сестра. Значит, было уже девять часов, врачи почти все собрались, и через несколько минут надо проводить утренний «аврал», а потом итти на обход.
Этот долгий день начался с того, что она пошла по палатам, чтобы посмотреть на больных, — раз в неделю вместе с ординаторами она обходила все палаты подряд.
В каждой палате ее встречали внимательные глаза больных: они ждали ее прихода и надеялись на нее. Каждому надо было сказать несколько слов, и она всегда помнила не только заболевания, но и житейские обстоятельства этих людей. Много лет эти люди менялись, уходили и приходили, но она их помнила почти всех. Труднее всего было встречаться взглядом с тяжело больными или обреченными: эти почти всегда были молчаливы и спрашивали только глазами. Здесь, в этих палатах, в течение многих лет была ее работа, и это был дом страдания; сюда привозили людей не для того, чтобы они веселились, а для того, чтобы, вытерпев все процедуры, они, по всей вероятности, остались жить. Сюда непрекращавшимся потоком стекались человеческие судьбы, чтобы она их решила; и ее решения, как приговора вечного суда, ожидали еще и те, кто остался дома, но был близок поступившим к ней. За двадцать лет она насмотрелась столько человеческих переживаний, плохих и хороших, что вряд ли можно было увидеть это на войне, потому что на войне все происходит быстро и сразу. И она знала, что во время болезни, а особенно в момент операции, для любого человека, кем бы он ни был, не оставалось ничего более главного, кроме того, что с ним делали и что он чувствовал внутри себя, иногда дичая от боли и думая только, чтобы она прекратилась, а иногда даже становясь на грань жизни и смерти. И тогда для любого из них уже не оставалось никакого начальства и никаких надежд, кроме как на нее, и тогда ее власть становилась такой, какую приписывали только господу богу. Но в обычной жизни она жила, как все, получала очень незначительное жалование и даже могла подвергаться мелким оскорблениям и обидам, как это случилось вчера. И сама она никогда не думала о своей власти над судьбами, над жизнью и смертью всех, кого сравняло несчастье; она только понимала, что, кроме ее работы, у этих людей не остается ничего более важного, и думала только о том, чтобы лучше делать свое дело. Как можно лучше.
Она вошла в крайнюю небольшую палату и увидела пожилого человека, которого всегда заставала с книжкой, — это был учитель истории. Он был из тех, с которыми легче, — он был умен, терпелив и все понимал сам. Учителя тоже не все бывают такими. Она это знала и поэтому понимала, что с этим работать легче. Ему недавно удалили часть желудка, в которой была язва, но теперь ему стало легче.
— Как ваши дела?
— Теперь лучше.
— Все читаете?
— Теперь уже можно.
Учитель улыбнулся.
Она подумала, что с хорошим и умным больным врачу гораздо легче.
Проходя по коридору, она все время старалась упрекнуть себя в чем-нибудь, заметить грязь, о которой писала в своей жалобе Карбовская; но нигде ничего не было. Няньки и сестры смотрели на нее с тем удовлетворением, с которым смотрят люди, хорошо сделавшие свое дело и ожидающие, что их похвалят.
Она шла из палаты в палату и видела в них больных грыжей, аппендицитом, полипами желудка, больных с заворотом кишок и с опухолями.
Суровый старик с большой круглой бородой спокойно спросил у нее, скоро ли он помрет. Девочка после операции аппендицита жаловалась, что ей надоело здесь лежать, скорее отпустите домой, а то здесь скучно. Многие просили, чтобы она стала оперировать их сама, — ей верили и ее любили, она это знала. Она это видела по глазам, по тревожным вопросам, по улыбкам, обращенным к ней, когда она входила в палату.