— Ну как, Василь Петрович, прибавление будет? Когда? — спросил у Плотникова приятель — немолодой уже пожарник Садовников.
— Да кто ж его знает.
— А кого ждете?
— Доктор обещал мальчика. Да вот задержалась она что-то. Третий день. В первый раз в тот же день родила.
— Ну, сегодня, как раз, родит.
— Я тоже так думаю, — сказал Василий. Ему было беспокойно, жалко Нюрку. «Может, неладно что, — думал он. — Что-то она задержалась. Как бы плохо с ней не было, всякое бывает. Я вот тут в шашки играю, а она раздирается вся, мучается. Так уж женщина устроена. Тут ничем не поможешь», — думал он.
— Ты ведь любишь детишек? — спросил приятель.
— А как же? От них самая радость. Если бы не Нюркины курсы, их бы у нас трое уже было. Но мы уже подождали, надо было все же женщину поучить… — важно сказал Василий.
Вдруг раздался сигнал тревоги. В несколько секунд все были на дворе, вскочили в машину. Василию, несмотря на опасность, нравился весь этот стремительный уклад, напоминавший привычную военную жизнь — как у танкистов, когда внезапно скомандуют: «По машинам!»
Машина быстро пошла по улицам. Круто развернулась поперек движения на перекрестке, пока все застыло, пропуская пожарных. У большого пятиэтажного дома в широком переулке сгрудилась толпа; огонь был виден из окон пятого этажа; с вызовом запоздали, и пламя длинными языками вилось из окон квартиры, цеплялось за крышу. На лестничной клетке из раскрытых дверей брошенной в панике квартиры вырвался огонь и захватил стены: горела краска на стенах, нельзя было подойти. Пламя билось в дверь соседней квартиры. Василий был около рукава на улице и видел пламя, плескавшееся из окон, и дым, уже просачивавшийся из окна соседней квартиры. Вдруг на улице раздался крик: женщина в пальто, уронив сумку с покупками, что-то кричала, а ее взяли за руки и не пускали. В толпе зашумели, задвигались.
— Ребенка забыли. Девочку. В той квартире ребенок заперт. Там уже дым видать, того и гляди загорится, — говорили в толпе. — А лестница-то в огне, не пройдешь! Мать пришла с базара, а в доме пожар.
Василий посмотрел вверх: дым начинал выползать из окон квартиры, где был ребенок. Командир нервничал, смотрел на часы, ждали машину с большой раздвижной лестницей, а ее еще не было.
— Разрешите, я попробую, — сказал Василий, подходя к командиру.
— Как ты хочешь? Тут ничего не сделаешь.
— Из соседней квартиры, с другой лестничной клетки. По карнизу.
— Иди, если хочешь. Может быть, уже поздно, задохлась в дыму. Смотри, только сам будь осторожней, Плотников, — сказал командир. Он посмотрел наверх: дело было почти безнадежное. Приходилось рисковать хорошим бойцом. Может быть, сейчас подойдет машина.
Взяв с собой двух бойцов, Василий взбежал по лестнице. На верхнем этаже квартира была закрыта, вещи вынесены — это видно было по тому, что часть их валялась на лестничной клетке; но квартиру впопыхах захлопнули снова. «Чудные бывают люди, совсем теряют голову в трудное время», — думал Василий. За ключом бежать было некогда, они сломали дверь и вошли. Василий открыл окно: внизу шевелилась толпа и там же стояли машины яркокрасного цвета, но все это было видно, как бывает с пятого этажа. Василий встал на окно и посмотрел на карниз, который был шириной только в половину подошвы, — Василий ступил на карниз, все еще держась за окно; и было очень трудно сразу отпустить это окно и больше уже ни за что не держаться. Садовников, который пришел вместе с ним, перекрестил его — он был верующий. Но Василий рассчитывал только на себя, он знал, что бог не поможет. Надо было самому пройти.
Пройти надо было десять метров вдоль глухой стены; встав на карниз, Василий медленно двинулся вдоль этой глухой стены. Вниз смотреть было нельзя, но он знал, что внизу стоит толпа и смотрит на него и все смотрят молча. Сам он видел перед собой только кирпичную стену; никогда он еще не видел кирпичной стены так хорошо; он замечал в ней каждую выбоину, каждый паз между кирпичами, промазанный сероватым раствором, давно уже высохшим, покрытым набившейся в щели уличной пылью… Он очень хорошо видел эту стену, и ему казалось, что ни один кирпич в ней не похож на другой. Пройдя половину пути, он остановился отдохнуть, но сразу понял, что этого делать нельзя; и тогда он пошел дальше. Ногти, которыми он держался за стену, распластавшись на ней, давно уже были сорваны, из-под них шла кровь. В это время он вдруг почувствовал, как его со всего размаха внезапно хлестнули как хлыстом по лицу; он покачнулся, слепящая острая боль заставила вздрогнуть; а это было концом, ноги его на секунду потеряли всякую опору, — так ему казалось, — но он все же удержался, вися в воздухе почти на одних пальцах, вцепившихся в небольшую шероховатость стены… Он понял что это была искра с пожара, ударившая в щеку. Хорошо, что не в глаз. Через минуту он дошел до окна той квартиры, куда иначе нельзя было попасть. Взявшись крепко за подоконник, он, наконец, почувствовал себя в безопасности. Окно открывалось внутрь, он разбил его и вскочил в комнату. В это время ему почудился вздох — впервые он услышал, как вместе вздыхают много людей, сразу больше тысячи.