В это время, когда он думал о Данко и его горящем сердце, они медленно спускались с горы, и фары освещали белые столбики, ограждающие край дороги, и вдруг выхватывали из темноты стволы деревьев или высокую стену нависшего над ними Ай-Петри.
Северцев подружился с геологом Карцевым, с которым они жили в одной комнате и вместе ездили на Ай-Петри. Карцев был ему ровесником, немногим старше тридцати, но у него была бродячая профессия, он повидал уже не мало. Он рассказывал, как ищут камни и как это интересно для того, кто любит бродить с рюкзаком за плечами по большой стране; иногда приходилось подниматься высоко в горы, переходить вброд опасные реки; однажды, когда они плыли по Ангаре, их лодка чуть не налетела на порог, называемый «Чайником» за то, что вода клокочет и кипит вокруг него, и едва не перевернулась.
По вечерам вместе с Карцевым они ходили смотреть, как играют в волейбол на площадке. Игроки здесь собрались хорошие, поэтому не всех брали в команду; но было весело смотреть, как играют другие, а в команде волейболистов были девушки. Карцев тоже не был женат, ему помешала бродячая профессия. Но он говорил, что это дело поправимое. До ужина они бывали на волейбольной площадке, а потом наступала южная ночь, темная и таинственная, — ночь, среди которой распускаются большие белые магнолии, и тогда можно было пойти к морю и слушать, как оно шумит.
Сначала распорядок жизни отдыхающего казался несколько однообразным, но это вполне устраивало Северцева. Он очень устал и теперь мог, наконец, отдохнуть. Только здесь он почувствовал, как устал за последнее время. Может быть, не столько от работы, сколько от своего одиночества.
В комнате, где жили они вчетвером — он, Карцев и молчаливый техник-строитель, любитель шахмат Красильников, — была дверь с балконом; несмотря на запрещение нарушать режим, они уходили по ночам через этот балкон к морю и слушали, как оно лениво шумит в прибрежных камнях, а иногда купались ночью. Прямо под окном перед балконом росли кусты вечнозеленого мирта и большая расцветающая магнолия. За кустами из окон было видно море.
Днем становилось жарко, но к этому можно было привыкнуть.
В ленивом состоянии бездумного покоя, необычном для Северцева, проходили дни. Казалось, что это будет вечно и что больше никуда не нужно торопиться, нечего переживать и принимать близко к сердцу.
Каждое утро ходили купаться; в парке еще сверкала роса, когда спускались к морю, но она высыхала быстро, едва лишь поднимется солнце. Море в этот час было совсем спокойным, оно казалось особенно тихим, и сонным, и ласковым и лениво шевелило волной, едва касаясь берега; каждое утро здесь начиналось таким же тихим и безмятежным, каким оно бывает только в детстве.
После купанья отдыхали в парке — в дальнем его конце, где большие деревья смягчали зной и где у самой скамейки тонкий фонтан, как серебряная шпага, дрожал и переливался в воздухе.
Вечером, когда воздух из прозрачного, чуть белесого в жарком дневном мареве быстро становился смутно-серым и густел прямо на глазах, переходя в ночь с черносиним небом, — уходили гулять по каменистым дорожкам Крыма.
Светлые платья женщин мелькали на тропинках; и была чуть влажная темнота и всегда ощутимое — даже если его не видно — присутствие моря. В этом была особенность южной ночи, отличие приморских городов. Даже не очень искушенному воображению в такой вечер представляются путешествия по океанам, золотые огни далекого порта, какие-то необыкновенные острова, — все то, что самому нельзя увидеть, о чем северяне читают только в книгах…
Большинство уходило по вечерам вдвоем. Северцев тоже ходил гулять вдвоем, и это было самое главное.
Мария Васильевна Корнева, с которой он здесь познакомился, — причем очень прозаично, за обеденным столом, — была совсем не похожа на Таню. До сих пор Северцеву все еще иногда казалось, что он снова видит Таню; только когда женщина, в которой нашлось что-то знакомое, обернется, — он видел, что это не Таня и что такой, как Таня, больше не может быть… Но Мария Васильевна была совсем непохожа. Глаза у нее были коричневые и чуть лукавые. И у нее были темные, а не светлые волосы. Она настолько была не похожа на Таню, что он совершенно спокойно мог ходить по вечерам с ней вместе. С ней было интересно разговаривать.
У нее была очень хорошая профессия, называвшаяся красивым словом «орнитолог». Специалист по птицам. Перелетным птицам надевали кольца, чтобы проследить их далекий и сложный путь. И муж у нее тоже был орнитолог. Этим летом он уехал в экспедицию в Африку — и все это было необычно и очень интересно. Со слов Марии Васильевны Северцев пытался себе представить, как экспедиция работает в Африке. Мария Васильевна любила своего мужа, и это было заметно. Но и это не было обидно Северцеву, потому что ему хотелось, чтобы все люди были хорошими и нравились друг другу.