Можно только скорбеть о том, что ничего не было предпринято для спасения людей, а особенно – в части задействования малых кораблей. Отдельные защитники города на самодельных плотах, на автомобильных камерах, на лодках выходили в море и… спасались. Командующий артиллерией отдельной Приморской армии полковник Рыжи Н.К., таким образом, достиг берегов Турции, где его передали в Советское посольство.
Оказался незадействованным весь малый флот, а это 325 рыболовецких судна, которые потом все были либо уничтожены нами, либо попали в руки врага. Использовать же их для эвакуации защитников Севастополя командование флота не решилось, так как не имело приказа на эвакуацию.
Рассказывают, что, когда командарм Петров И.Е. встретился с командующим Черноморского флота Октябрьским, то разговор произошел настолько нелицеприятным, что с той минуты и до тех пор, пока адмирал Октябрьский командовал Черноморским флотом, имя Петрова было запрещено в «Городе русской славы».
Все без исключения участники обороны Севастополя, чьи воспоминания автор использовал в настоящей книге, прошли унижения вражеского плена. Те, кто выжил, впоследствии испытали унижения и муки уже у себя на родине. Каждому защитнику Севастополя задавался один и тот же вопрос: «Почему ты, сволочь, не застрелился»?
В номере симферопольской гостиницы «Украина» Мария Карпова Байда рассказывала мне, как в 1945 году после возвращения из плена её терзали наши сотрудники КГБ, добиваясь все того же: «Почему она, Герой Советского Союза, не застрелилась». На десятом, наверное, допросе она не выдержала и запустила в следователя массивную пепельницу.
Уже упоминавшийся в статье Кувшинников Г.П. рассказывал, как в колонне пленных его гнали в Симферополь, в город, где едва ли не каждый житель знал его как Секретаря Симферопольского горкома партии. Рядом с ним шел знакомый политрук.
«Давай бежать»} Возле станции Альма произошла небольшая заминка, связанная с тем, что женщины стали кидать пленным еду.
«Бежим» – шепнул Кувшинников политруку.
«Боюсь» – последовало в ответ. И тогда Кувшинников сам бросился в кусты. Несколько суток он бродил по лесу, пока не вышел на партизан.
В 1946 году его вызвали в КГБ и потребовали описать свое пребывание в плену по часам. Кувшинников Г.П. честно описал все, что было, не забыв упомянуть и струсившего политрука. Почти месяц он сидел под домашним арестом, ожидая худшего. И вдруг все изменилось, он восстановлен на работе.
Встретившись как-то с начальником КГБ, Кувшинников Г.П. осторожно попробовал узнать, что всё же произошло? Как о деле прошлом, ему рассказали, что была анонимка о том, что он сидел в плену и потому не может быть на партийной работе. В ходе проверки удалось найти того «трусливого» политрука, который описал, что с ним вместе в колонне военнопленных был такой мужественный человек, как батальонный комиссар Кувшинников Г.П., который предлагал ему бежать вместе, а когда он не рискнул, то тот бежал сам. Кувшинников Г.П. узнал адрес политрука и до конца своей жизни на каждый Новый год отправлял ему праздничные поздравления. Одну из полученных в ответ открыток я видел собственными глазами.
3.6.3. Дивизия, сформированная в Симферополе
15 августа 1941 года она первоначально называлась 3 Крымская. В её состав входили призванные в Красную армию жители Симферополя и Бахчисарая. Затем ей был присвоен боевой номер 172 стрелковая дивизия. Это была, воспетая впоследствии Константином Симоновым дивизия, которая обессмертила себя в боях под Могилёвым на Буйническом поле, где остановила немецкие танки. Именно там перед своей смертью Константин Симонов завещал развеять его прах. Вся 172 стрелковая дивизия погибла, но было вынесено боевое знамя. 3-я Крымская стала 172 стрелковой дивизией второго формирования.
Как и под Могилёвом, в Севастополе погиб или был пленен весь её личный состав, но командир дивизии полковник Ласкин И.А. вывез на подводной лодке боевое знамя.
Драматично сложилась судьба ее командира севастопольской поры полковника Ласкина И.А. Первоначально всё у него складывалось прекрасно. После обороны Сталинграда, где он был начальником штаба 64 армии, был назначен начальником штаба Северо-Кавказского фронта (13.05–20.11.43). Затем новое повышение, уже на более высокую должность начальника штаба 4-го Украинского фронта, как вдруг последовал его арест.