— Я все понял, еще когда вы вошли, солнышко. Видно за добрую милю. У вас уже и походка далеко не пай-девочки.
Джули оглядела свое тело, словно оно было не ее собственное, а какой-нибудь вихлястой оторвы на субботней дискотеке.
— Можете не темнить, я и так все знаю. Кровь не водица. Он мне рассказал.
Вот он, миг триумфа!
— Кто? — выдохнула Джули.
— Сами знаете.
— Он же обещал ничего не говорить!
— Ну что я могу сказать? Он врун. И первый это признает. Но у вас ведь тоже рыльце в пушку, правда?
У нее в сумке зазвонил мобильник.
— Мне нечего стыдиться, — буркнула Джули, даже не пытаясь добраться до телефона.
Он еще позвонил, смолк, но тут же затрезвонил снова — громко и настырно.
— Возьмите-ка трубку. А вдруг это он? — поддразнил я.
Изрядно выждав, Джули выудила телефон из сумки, отвернулась и с кем-то тихо заговорила. Когда она повернулась обратно, то чуть не плакала.
— Мне надо идти. Что-то с мамой. Джули схватила сумочку и ринулась в дверь. В коридоре она чуть не сбила кого-то с ног.
— Ой, прости, Томас! — услышал я. Томас? О черт. Томас Корелли.
Не знаю уж, сколько времени он проторчал там, у открытой двери. И сколько успел услышать. Но явно достаточно, чтобы откреститься от меня раз и навсегда. Видимо, я разочаровал его до глубины души. Мое поведение было недостойно высокого звания психотерапевта. Позор!
— Ну зачем, зачем ты это сделал? — вздохнул Томас и прошел к столу.
— Что конкретно?
Томас достал бумажник и вытряхнул оттуда наши новые визитки.
— Эти были лучше всех, — сказал он и отправил их в урну.
— Попробуй влезть в мою шкуру, старик. Не так уж много я прошу.
Томас подкатил к себе вертящийся табурет, подкрутил его под свой рост и запрыгнул на сиденье. Вот чего у него не отнимешь: он всегда готов выслушать. Это очень ценно.
— Так вот, представь: я жду Джули, собираюсь устроить последний сеанс. Готовлю что-нибудь ударное, финальный аккорд — как в той книжке, что ты мне дал. Отличная, кстати, книжка! Джули, понятно, не знала, что это будет последний сеанс. Но я-то знал, что пора прикрывать лавочку. Я хотел все ей рассказать.
Томас скептически хмыкнул и покрутился туда— сюда на своем табурете. Если я что-то понимаю в языке тела, это был плохой знак.
— Да, хотел! Но она не дала мне ни малейшей возможности это сделать. Она впорхнула сюда — причем опоздала — и давай врать, почему не может остаться. Старик, я же чувствую, когда меня отшивают. А меня именно что отшили. Ей— богу. И это после всего, что я для нее сделал. Она же сама признала, что я ей очень помог. И после этого больше не желает меня видеть. Я столько времени убил на ее проблемы! Сделал всю черную работу. А теперь ей подай что-нибудь получше. Теперь она только и думает, с кем бы переспать. И цепляется за первого подвернувшегося сопляка! А я-то надрывался! И ты тоже, не забывай.
— Да ты сам и велел ей с кем-нибудь переспать, забыл? Цель ей поставил! Хочешь сказать, что теперь ревнуешь?
Ревную? Я?
— Да, блин! Ревную! И ты бы тоже ревновал на моем месте.
— Не думаю.
— Ревновал бы! Представь, если б это был твой брат.
Томас и глазом не моргнул — как будто каждый день слушал скорбные саги о предательстве в семье.
— Ты сам и есть твой брат, — сухо напомнил он. — Или ты забыл, что она спала именно с тобой?
— Ну и что? Это неважно, раз она не знает, что спала со мной. Вот что самое паршивое, Томас. Джули думает, что спала с ним. И даже просила его не говорить мне, можешь себе представить? Я ничего не придумал. Она хотела, чтобы родной брат мне соврал. Давай пока оставим в покое мои грехи и подумаем, что все это говорит о ней. По-моему, это гадко, как ни посмотри.
— Так ты спал с клиенткой или нет? Законник несчастный!
— Я не сторож брату своему. Я за него не отвечаю. Ты даже не знаешь, что это за тип. Раздолбай недоделанный. Воспользовался нашими отношениями, чтобы добраться до Джу— ли. И добрался. Поверить не могу, что она так продешевила.
— И все-таки, Арт, как ни крути, а ты получил, что хотел.
Да?
— Ты про секс? — Господи, он безнадежен! — Старик, секс — ничто. И тело ничто без головы. Ну да, конечно, это было здорово — но ведь она могла получить настолько больше!
— Ты чувствуешь себя обманутым?
Обманутым? Господи! Ну не знаю я!
— Раз так, — Томас спрыгнул с табурета, — представь, каково будет ей, когда она узнает, что Гордон и Арт едины в двух лицах.
Он полез под пиджак и отцепил от рубашки серебряную звездочку помощника шерифа.
— Запуталась в двух братьях, — горько сказал Томас. — В точности как Мэрилин. А ты в курсе, чем там дело кончилось.
Он швырнул звездочку мне на стол, сгреб ключи от машины и вышел.
И едва я успел подумать, что хуже уже некуда, как все стало еще хуже. Зазвонил мой мобильник.
— Стори? Это Мишель.
Я был совершенно не готов увидеть то, что увидел в больнице. Первая мысль: кто-то здорово обделался. Вторая: уж не я ли?
На подходах к палате Гордона передо мной вырос охранник. Шея у него была диаметром с хороший бочонок.
— Простите, — вежливо сказал я, не ожидая подвоха. — Я брат Гордона Стори.
— Кто б сомневался. — Однако туша не сдвинулась с места. Бугай лишь изволил отлепить ладонь от паха и махнуть на небольшую толпу в вестибюле: — Вот и присоединяйся к остальной родне, коли ты брат.
«Родня» оказалась разномастной и явно заграничной: на головах платки, в руках свечи. В основном испанцы и итальянцы, но мелькали французы. Затесался даже русский. Еще имелась парочка из Японии, мальчик на костылях — среднеевропейского вида — и старушка в инвалидном кресле. «Родня» явно устроилась тут надолго. Кое у кого были с собой термосы.
Все пожирали глазами дверь. И меня. Из палаты Гордона доносились возбужденные голоса.
— Слышите тот голос? — спросил я охранника. — Самый громкий? Это моя невестка. Загляните туда и вызовите ее. Это что, так сложно?
— Извини, мистер, не могу. А теперь отвали!
— Мне надо в эту палату.
— Слушай, ты, мудила… — предупредил охранник.
— Я иду туда, парень. Брысь с дороги, — сказал я. Итальянцы одобрительно загалдели.
Громила обрушился на меня, заломил руку за спину, припечатал лицом к двери и раздвинул ноги. А уж несло от него! Запах самца с бычьей шеей: приторный лосьон после бритья, пот, усиленный синтетикой, табачище (черт, правда пора бросать).
Если бы Тони не стоял у выхода из палаты и не услышал нашу возню (и итальянское улюлюканье), все могло кончиться плохо. Или даже еще хуже. Хотя, по мне, все и так получилось паршиво.
— Скверные дела творятся, Артур, — вздохнул Тони и тихонько прикрыл за нами дверь палаты. — Совсем скверные.
В палату набилось с десяток человек: Мишель, Сандра, Тони, двое врачей, заведующий больницей и личный терапевт Гордона. Сестра Крисси молча стояла у изголовья, ее рука лежала на подушке у самой щеки Гордона. Самое странное, что в углу, спиной ко мне, маячили два полицейских в форме. Они с кем-то беседовали.
— Не пугайся, — шепнул мне Тони, — с Гордоном все в порядке. Ничего плохого ему не сделали, но… Артур, сынок, не знаю, как и сказать… В общем, им… попользовались.
Я посмотрел на Гордона. По виду он и вправду был в норме: покоился себе на кровати, с безмятежностью на лице и бодрым стояком. Его волосы уже доросли до плеч и лежали густыми каштановыми волнами.
— На свете много очень больных людей, — продолжал Тони. — Особенно женщин. Они ходят по улицам и свободны как пташки. Но там, — он постучал себя по виску, — в божьем компьютере, у них разруха. Ку-ку. — Тони мотнул головой в угол палаты. — Во-он как раз одна такая. Лежала ночью в отдельной палате — ей делали томограмму или еще что-то. Сандра сказала, ее привозили и раньше. Видимо, она выбралась в коридор и забрела сюда. Мишель застала ее… ну, в процессе.