К какой же партии принадлежал автор этой книги о Баумане в пору, когда был подпольщиком и комиссаром? Теперь эту "страшную тайну" можно открыть: еще на рубеже нашего века примкнул Сергей Дмитриевич к партии социалистов-революционеров (эсеров). Эсером он стал вскоре после того, как пришел в революционное движение, эсером долго и оставался. А с середины 30-х годов все российские политические партии, кроме большевиков, были уже объявлены, в духе сталинского "Краткого курса истории ВКП(б)", не просто реакционными, буржуазными или мелкобуржуазными, но непременно сознательными врагами рабочего класса, советской власти, Советской России, да еще продавшимися другим, еще более страшным врагам. Процитирую для примера хотя бы статью "Эсеры" из 11 тома Малой Советской энциклопедии, вышедшего в 1947 году.
"Вместе с меньшевиками, анархистами, буржуазными националистами, в тайном союзе с изменниками и предателями - троцкистами и бухаринцами, по заданиям и на средства иностранных империалистов и иностранных разведок Э(серы) вели преступную - явную и тайную борьбу против Советской власти".
В таком же духе вся история раскрашивалась уверенной рукой в однотонные красный и черный цвета. Забывали, например, о том, что большевики заключали практические союзы с эсерами во время первой русской революции, что в октябре 1917 года эта партия раскололась как раз из-за разного отношения ее членов к большевикам. И если правые эсеры после раскола активно выступали во многих районах страны против советской власти, входили в контрреволюционные правительства и т. п., то левые социалисты-революционеры вступили в союз с большевиками, поддержали советскую власть. Несколько позже их представители вошли в ленинское правительство как народные комиссары. Существовал двухпартийный правительственный блок.
Левоэсеровский мятеж в июле 1918 года разорвал союз, который мог бы очень многое дать развитию нашего общества. Именно после разрыва ЦК левых эсеров с большевиками советская власть фактически превратилась в однопартийную (хотя во многих советах продолжали еще активно работать не только большевики, но и представители других партий; последние участвовали даже в съезде Советов, провозгласившем в декабре 1922 года образование Союза Советских Социалистических Республик). Тем самым оказалась устранена легальная внутрисоветская оппозиция; а ведь сам факт существования такой оппозиции мог помешать установлению форм однопартийной диктатуры, позволивших в конечном счете Сталину прийти к единоличной власти.
Остается добавить, что значительная часть левых эсеров отказалась принять участие в июльском мятеже или вернулась после него к сотрудничеству с большевиками, немалое число бывших левых эсеров участвовало в гражданской войне за советскую власть, многие из них вступили в ряды большевиков.
Далеко не просто обстоит дело и с некоторыми другими партиями. Так, анархистом был знаменитый "матрос Железняк" - Анатолий Григорьевич Железняков. Ленин, кстати сказать, высоко ценил идейного теоретика анархизма П. А. Кропоткина. Он же почтил память левого эсера П. П. Прошьяна как товарища по революционной борьбе, хоть тот и был одним из вождей июльского мятежа... Наконец, меньшевики тоже бывали не только противниками большевиков: во время наступления Деникина, угрожавшего гибелью советской власти, меньшевики объявили партийную мобилизацию в Красную Армию, причем порою становились в ней не только рядовыми или командирами, но и комиссарами. Слишком долго упрощалась наша история, чтобы вычеркнуть из нее такие страницы.
Это сверхкраткое общеисторическое отступление прямо касается автора книги: без такой справки невозможно понять повороты судьбы Сергея Дмитриевича Мстиславского.
Не собираюсь пересказывать книгу. Прошу, однако, заметить себе: "Крыша мира" имеет своего реального прототипа, и это автор романа. Сергей Дмитриевич Мстиславский (Мстиславский - псевдоним; впрочем, псевдонимов-масок у этого автора набирается тьма: он подписывался и Бахарь, и Белозерский, и Бирюк, и Северный, и С. Дмитриев, и С. М., и С. Д., и С. М-ский, и просто Сергей...).
Отец писателя, Дмитрий Федорович Масловский, сделал достойную научную и военную карьеру, стал не только профессором Академии Генерального штаба и генерал-майором, но и основателем кафедры в этой Академии - кафедры русской военной истории. Труды старшего Масловского были отмечены премией Петербургской академии наук, что, разумеется, богачом его не сделало. Много "мешали" Дмитрию Федоровичу честность и принципиальность, нежелание соглашаться на унизительные компромиссы с жизнью. Как легко было бы ему пойти навстречу пожеланиям некоторых высокопоставленных лиц, обеспокоенных нелестными замечаниями историка о деяниях их сиятельных предков. Да вот не пожелал прислушаться к доводам благоразумия упрямый генерал. И остался сын, после его смерти, при прекрасном воспитании и отличных светских связях, почти что без средств к существованию. Замечу, однако, что уважение бывших сослуживцев отца к памяти старшего Масловского сыграло немалую роль в жизни Сергея, не раз выручало его в опасных ситуациях.
В "Крышу мира" он вступает студентом Санкт-Петербургского университета, бывалым участником антрополого-этнографических экспедиций в Среднюю Азию.
Герой романа - аристократ по рождению (Масловские, что называется, хорошая дворянская семья, но не более того, а вот псевдоним Сергей возьмет взаймы у знатнейшей русской княжеской фамилии Мстиславских; были те Мстиславские потомками литовского великого князя Гедимина; в разговорах, если верить воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, встречавшейся с С. Д. Мстиславским-Масловским в 1918 году, он именовал себя Рюриковичем по происхождению). Врожденный аристократизм героя в данном случае вполне уместен: он не мешает Сергею быть своим и для офицеров русского захолустного гарнизона, и для охотников-горцев или чумазых зобатых кузнецов Припамирья; зато заставляет наследственных азиатских правителей чувствовать в госте равного себе - чему способствует знание Сергеем всей гаммы сложных местных обычаев и правил поведения.
Подлинно романтический герой, Сергей, по выражению самаркандского джигита, "конем правит, как святой Алий", одерживает победы на знаменитых спортивных играх степняков и горцев - байгах-козлодраниях; храбр он до безумия, находчив, как сам Одиссей, а хитроумием не уступит д'Артаньяну. Право же, эти имена не случайно приходят в голову: только этот Одиссей сам написал "Одиссею", не дожидаясь Гомера; этот д'Артаньян не пожелал оставить описание своих подвигов на долю Дюма из последующих столетий.
Конечно, всякое сравнение хромает; наш герой думает не о возвращении димой и славе, как Одиссей, и не о блистательной карьере, как д'Артаньян, - Сергей революционер, он хочет уничтожить угнетение человека человеком, победить "тигров", одинаково притесняющих людей в центре России и Бухарском ханстве.
Да, наш герой (автор - герой романа) не просто романтик, а романтик революционный; чужая боль ранит его, чужое рабство ощущается как собственное, и беды родины, народа и мира переживает Сергей Дмитриевич Масловский остро и резко. Однако смысл жизни для него - в немедленном действии, в непримиримой борьбе, которая обладает и собственной ценностью. Вот белые стихи, опубликованные уже тридцатишестилетним революционером:
"На крови стоит мир, и жизнь есть борьба. И дорога перед тобою свободна только на полет копья, - если твоя рука сильна и глаз меток. Кто хочет жить? Бейтесь! Бейтесь - и, в награду, вы будете биться вечно. Ибо жизнь вечна!"
Надо ли удивляться, что за десяток с небольшим лет до публикации этих стихов романтик и сорвиголова, нетерпеливо стремящийся к смертельной схватке с самодержавием, оказывается в партии террористов, партии немедленного и прямого действия, непосредственно угрожающего правящей верхушке? Но этот романтик еще и ученый - не только в романе подготовил молодой Масловский научные работы, появившиеся в высокопрестижных изданиях; в числе прочего за ним заслуга открытия для науки неизвестного прежде лингвистам языка - языка народа язгулемцев на Памире.