Аварии в райцентре на каждом углу. Казалось бы, городок – тьфу. Пешком из конца в конец за полчаса пересечь можно – нет, все на машинах едут. Раньше, когда на лошадях ездили – и аварий-то не было. Все оттого, что две головы лучше, чем одна.
Ветеран в районном центре давно не был. Лет двадцать. Да и зачем? Все, что было нужно для жизни, он покупал в сельмаге. С тем, что нужно не было, он поступал еще проще – вовсе не покупал. Многое изменилось в городе. Но многое и осталось прежним. В здании ЗАГСа лишь деревянные окна сменили на пластиковые. Трещина на парапете с прутьями ласточкиного гнезда – все та же.
Старик, сбавив шаг возле Дворца Бракосочетания, смахнул невидимую слезу. Здесь он расписался со своей Елизаветой Петровной в 1947-м. Одной из тех бесчисленных девушек, что стреляли глазками в молодого сержанта. И единственной, кто поразил сердце воина снайперским выстрелом.
Здесь же получал свидетельство о смерти своей супруги… и Мишки – сына, погибшего в восьмидесятых "за речкой". Только бумажка. Тела так и не было. Хоронили пустой гроб.
Захаров хотел верить, что это все – чудовищная ошибка. Что Мишка – там, живой. Улыбается, в тельняшке и голубом берете. И вот-вот вернется.
Сколько раз такое было? Похоронки на сержанта мать получала раза три. Четвертую, на себя же, парень получил уже сам, летом 1945-го. Война… всякое бывает.
Вера угасала. С каждым годом.
Степан Ильич потянулся к сердцу, которое кольнула игла внезапной боли, сердце, несмотря на все жизненные передряги, еще живое и горячее, не утратившее способности чувствовать, но рука наткнулась на холодный металл орденов. Награды напомнили ветерану, что есть нечто, дороже жизни отдельного человека – Долг. Долг перед Родиной. Потому он сам сбежал на фронт шестнадцатилетним пацаном, приписав себе пару лишних лет, и потому Михаил не мог поступить иначе. Родина – это не кусок земли от границы до границы, и даже не люди. Родина – это право жить по-своему, жить, сохраняя веру в свои идеалы, не позволяя кому-то там, с чужой стороны, и неважно, что это за сторона – Фатерланд или Хоумланд, диктовать свою волю свободному советскому человеку.
– Папаша, куреха есть?
– А? Что?
Погруженный в свои мысли, сержант не заметил, как к нему подошел парень. Среднего роста, в кожаной куртке с меховым воротником, с упитанной красной ряхой, поросшей трехдневной щетиной, бритой наголо головой. От незнакомца сильно пахло перегаром.
– Курить, говорю, есть?
Пенсионер рассеяно похлопал по карманам, вынул пачку "Беломора" и протянул ее лысому. Тот, завидев угощение, скривился, показав золотую фиксу.
– Не, такие не курю. Дед, дай денег на опохмел? А то трубы горят!
– Молодой еще, – возразил Захаров. – Пойди, сам заработай.
– Так я вместо работы, – оскалился парень. – Не будь жмотярой, пенс. Такое богатство носишь! Почем сейчас медальки, если продать?
Незнакомец ткнул пальцем в награды ветерана, блестящие в разрезе воротника расстегнутого пальто. Старик еле устоял от мощного тычка огромной лапы тунеядца. Как? Продать? Награды? От одной мысли о том, чтобы продать ордена и медали, заслуженные кровью, неимоверными усилиями и лишениями, его обуяло бешенство.
Где ему, этому сытому молодому подонку, живущему в мирное время, понять, что такое – спать в окопе в тридцатиградусный мороз, согреваясь лишь деревом приклада ППШ, или лежать на муравейнике, обливаясь потом, пока в кожу впиваются желваки насекомых, и не сметь не то что пикнуть – даже пошевелиться, чтобы не выдать себя патрулю гитлеровцев, и выполнить поставленную боевую задачу – подорвать склад с топливом для танков захватчиков. Или, попав в окружение, обедать банкой тушенки и черствым сухарем на четверых.
Есть ли этому цена? Нет, цена, конечно, была – жизни миллионов людей, трудящихся в тылу, уповающих на отвагу и выносливость фронтовиков. Но разве можно измерить эту цену деньгами?
Ветеран покрепче перехватил трость – единственное оружие. Орденоносный сержант понимал, что этот бой, скорее всего, станет последним для него. Но отступать Степан Ильич мог исключительно по приказу. Сейчас приказа не было. Бежать – так вовсе не приучен.
– Ишь, чего удумал, сволота! – взорвал напряженную тишину звонкий голос.
Незнакомец согнулся пополам, получив сумкой по лысине. Женщина, лет пятидесяти, полноватая, розовощекая, мутузила негодяя своей сумкой, нанося удары со скоростью автоматного затвора.