— Ну, а сам-то почему не приехал?
Она ждала этого вопроса.
— Так ведь граница... Верно, Костя?
Водитель, деликатно молчавший всю дорогу, откликнулся немедленно.
— Факт, Татьяна Ивановна. Товарищ лейтенант вчера заступил — сутки отдай и не греши. — Он обернулся, сияющий от того, что его спросили и он смог наконец-то поговорить. — У нас, если человек на службе, хоть сам бог Саваоф приезжай — не встретят.
— Ты лучше на дорогу гляди, Саваоф! — сердито сказал Одинцов. — Чего это у тебя стучит?
— Два дня стучит, — охотно откликнулся водитель. — А посмотреть некогда. У нас машина все время бегает. Коробку скоростей перебрать надо бы — а когда? Мне и так уже от товарища лейтенанта «фитилей» было...
— Он же у вас по политчасти, — сказал Одинцов.
— Какое там! — махнула рукой Татьяна. — Все сам да сам. Третьего дня вернулся с границы — смотреть страшно. Мокрый до нитки и на сапогах по пуду грязищи.
— Так ведь служба, Татьяна Ивановна, — снова вступил в разговор водитель. Это был тот самый Костя Ломакин, который летом вез Дерновых на заставу. Сейчас Костю словно прорвало. — Вот ежели бы вы в Крыму служили — совсем другое дело. Или в Молдавии. Даже на Кавказе. А у нас Заполярье как-никак под боком. Тут не заскучаешь.
— Вот что, Саваоф, — сказал Одинцов. — Я сам твою телегу посмотрю, если тебе некогда. Хороший шофер сам не поест, не поспит, а машину в порядке держать будет. У вас сколько машин?
— Три, — сказала Татьяна. Отец кивнул.
Ее обрадовало, что разговор переменился, перешел на машины — а теперь до дома рукой подать, и говорить можно о чем угодно до самого приезда. Спасибо Ломакину — любит поболтать, а сейчас это как нельзя кстати.
— Значит, правильно тебе все-таки лейтенант фитили дает? — подавшись вперед всем телом, спросил у водителя Одинцов. Татьяна насторожилась. Слишком уж явно отец хотел узнать что-нибудь о Дернове не от нее. Ломакин, конечно, не осмелится сказать при ней что-либо такое, но он неожиданно ответил:
— Когда правильно, когда неправильно.
И замолчал, видимо поняв, что сказал что-то не то.
Одинцов тоже молчал. Молчал, смотрел на лес, на дорогу, курил, стряхивая пепел на ладонь, чтоб не пачкать в машине, и вдруг сказал — не Ломакину, а Татьяне:
— Если неправильно — это от молодости. У нас в запасном полку тоже был генерал с двумя кубарями... А как на фронт попали, все пошло путем...
Татьяна растерялась. Понял ли отец что-то? Догадался ли о чем-то таком, что она скрывала и в письмах и сейчас, в разговоре? Или почувствовал что-то?
— Он очень много работает, — сказала Татьяна. — Я его совсем мало вижу.
Это прозвучало как оправдание. Отец снова молчал, будто сводя вместе все то, что знал о своем зяте — незнакомом человеке, — чтобы при встрече, которая случится вот-вот, уже иметь о нем хоть какое-то представление.
Они не обнялись, не расцеловались: было короткое рукопожатие, вот и все. «Как доехали?» — «Хорошо». — «Располагайтесь, мойтесь, садитесь ужинать. Я сразу после боевого расчета приду». — «Мы подождем».
Одинцов даже не успел разглядеть его как следует.
Он ходил по квартире, ни до чего не дотрагиваясь, только оглядывался, словно бы снова и снова по вещам стараясь определить, как же на самом деле живет дочка.
— Мебель вся казенная?
— Нет. Эту «Хельгу» мы купили. Я же тебе писала...
Портрет матери на стене, над диваном... Знакомые вазочки — их Таня увезла с собой, — сейчас в них стояли неяркие полевые цветы. Несколько картинок — подарки знакомых студентов из Академии художеств: всё Ленинград — Инженерный замок, излучина Мойки с желтыми осенними тополями, Спас-на-крови, Чернышев мост... Все это он знал прежде, по той, прошлой Таниной жизни, а вот вещей Дернова не было. Совсем не было. Не успел накопить. Разве что только этот будильник принадлежит ему. Или купил уже вместе с Таней...
— Ну, как тебе у нас? — крикнула Таня из кухни.
— Ничего, — сказал отец. — Не в барахле дело. Это еще наживете. Я тебе подарок привез.
Он вынес на кухню картонную коробку, развязал веревку — там был дешевенький чайный сервиз, но Татьяна ахнула. Отец, довольно улыбался, и все равно незаметно, исподтишка следил за дочерью. Его не обманывала эта суетливость. Ему казалось (да нет, он был даже уверен в этом!), что Татьяна пытается что-то скрыть за своей суетливостью. И снова осматривал ее нынешнее жилье, словно стараясь найти ответ у вещей.
Наконец вернулся Дернов. Татьяна заканчивала на кухне последние приготовления. Дернов и отец остались вдвоем.
— Вы изменились, — сказал Одинцов. — Похудели здорово, и лицо обветрилось.
— Все время на воздухе и на ногах, — ответил Дернов. — В кабинетах сидеть не приходится.